Я понял, что передо мной мир, от которого мне уже не уйти: надо созерцать, то есть смотреть долго-долго, всматриваясь в почти невидимое.
…За окном светало, и окружающие меня предметы приобретали более ясные очертания. Место, где я находился, было похоже на мою московскую квартиру. Мне стало страшно, что скоро наступит утро и все исчезнет. Я вдруг увидел знакомый коридор на Мещанской, заваленный хламом, заставленный сундуками, ящиками и шкафами, увидел стены с жестяными корытами, серебристую взвесь пыли, которая висела в воздухе, как дождливый утренний туман за окном. Казалось, я даже услышал за стеной знакомую мелодию. Женский голос нежно выводил: «Давай закурим…»
Может, это имеет отношение к теории антимиров, подумал я с какой-то необъяснимой тоской, но скоро мне надоело думать об этом, хотя подробно разглядывать давно пережитое в детстве довольно любопытно. Во рту было невыносимо сухо. Меня стало клонить ко сну.
Сквозь сон показалось, что звонит телефон.
«Но я ведь все равно не могу встать и ответить, – вяло шевельнулось в голове. Не хотелось отвечать, звонили, наверное, чтобы пригласить куда-нибудь… Москва – это город, где вся светская жизнь состоит из дней рождений и похорон. «Сегодня не могу, иду на похороны», или «на сорок дней», или «на девять». «Хочешь, пойдем вместе?» – «Нет, спасибо…» Я вспомнил недавний день рождения, кажется, в ресторане «Остерия», что напротив ЦДЛ, где много пили, потом поехали домой к новорожденной, на Садовую, там было много пудры, бесконечные дороги и дорожки на белой фарфоровой тарелке…
«Может, это и есть причина моего состояния?» – подумал я, почувствовав некоторое облегчение. Это многое объясняло. Я попытался вспомнить лица гостей, но ничего, кроме кредитной карточки, лежащей в белом порошке, вспомнить не мог…
* * *
Вновь раздался знакомый звук скребущей по асфальту лопаты. На этот раз он уже не вызывал тревогу, скорее наоборот, успокаивал.
Я проваливался все глубже и глубже в какую-то ватную мякоть безразличия и комфорта чужого и, тем не менее, уже знакомого мне мира.
Сколько времени я спал, сказать трудно. Меня вновь разбудил Лука. Я открыл глаза. Босой Лука сидел на полу около кровати. Валенки стояли рядом, с них стекала вода. Тулуп и шапка тоже были мокрыми. А где-то за невидимым окном слышалась монотонная дробь дождя.
И на полу, и на стенах проступали серые подтеки. На стенах появились тусклые зеркала в старых облупленных рамах. Амальгама на зеркалах была сильно разрушена, поэтому в них почти ничего не отражалось.
Лука протянул мне папиросу:
– Это тебе от деда Мячина. Помнишь его?
– Прикури мне, – попросил я.
Лука достал откуда-то из глубины овчинного тулупа коробок спичек с надписью «Гигант», ловко смял бумажный мундштук, чиркнул спичкой. Спичка погасла, вторая, третья…
– Сырые, сука, – недовольно буркнул Лука.
Наконец, одна зажглась. Лука вставил папиросу мне в губы и поднес дрожащий огонек.
Я глубоко вдохнул, почувствовал приятный кисловатый вкус «Беломора» и запах дыма.
– Ну и как Она, ничего? – уже с доброй улыбкой поинтересовался Лука.
– Теперь уже ничего, – затянувшись, ответил я.
В углу у стены, где раньше стоял сундук, теперь находились стойка бара и круглые столики с чугунными витыми ножками и мраморными столешницами.
– Где я? – спросил я Луку, обводя взглядом призрачное помещение.
– Ты что, не видишь? В кафе…
Дождь монотонно барабанил по запотевшим окнам, которые я только теперь заметил в проемах между зеркалами. Окна были завешены тюлем. Узор на тюле был тот же, что и на потолочной розетке: ангелы с почерневшими от копоти крыльями и лицами. Сквозь тюль можно было разглядеть даже силуэты домов и улицу… На стекле была надпись на французском, которая зеркально читалась как «La Palette». Часть столиков была сдвинута к стене и сложена пирамидой – один на другом. Откуда-то со стороны бара тихо наплывала французская мелодия. За одним столиком спиной ко мне сидел, вернее, полулежал, мужчина в светлом промокшем плаще. Судя по всему, он спал.
Что-то знакомое было и в интерьере кафе, и в спине спящего мужчины. Да и в самой мелодии.
– Смерть, брат, нужна, чтобы прожитое вспомнить, – объяснил Лука – Ты понял? Вспомнить и очистить душу. А уж тогда она освободится от тела и сможет свободно отлететь. А не вспомнишь, так душа и будет маяться. Да и ты вместе с ней. Уяснил?..
– Лука, ты не дашь мне пепельницу, – не слушая его бормотанье, попросил я.
– Не дам, бросай на пол.
– Да возьми с соседнего столика, трудно, что ли?
– Да, щас, возьми! Это же все у тебя в воображении, в памяти. Понял? Ты на самом деле думаешь, что это кафе? Ни фига. Это, брат, все – эфемер. Дыхни посильнее – как и не бывало. Ну ладно, мне пора, – прохрипел Лука, тяжело вставая. – А валенки я у тебя пока оставлю, на батарею положу, пусть, суки, посушатся.
– Так ты же говоришь, что все это эфемер. А батарея тоже эфемер? – спросил я.
– Что, батарея? Тепло оно и есть тепло, раз нам кажется, что топят, значит, и валенки подсушатся. И нечего умничать, понял? Тут сам черт не разберет, где та реальность, а где эфемер!
Лука вышел из комнаты босиком, оставляя за собой мокрые следы на пыльном полу.
Дождь лил, не переставая. Оставшись один, я снова стал рассматривать знакомые предметы, вслушиваясь в тихо звучащую французскую мелодию. Мужчина за столом не шевелился.
Мне показалось, что я слышу звуки-всхлипы, напоминающие женские стоны в постели. Я стал всматриваться в пространство, стараясь понять, откуда они доносятся. Где-то в глубине, у стойки бара я различил женскую фигуру. Женщина полусидела, прислонившись спиной к зеркалу. Юбка и фартук были приподняты, и чуть ниже перед ней, на коленях, спиной ко мне стоял мужик в кожаной куртке. Мне была видна его бритая голова, зажатая между ее колен.
– N'arrête pas… N'arrête pas. Je viens je viens… – стонала она.
Вскоре все стихло, и только хлопала от ветра входная дверь. Силуэты мужчины и женщины за стойкой бара исчезли, будто растворились в запотевших стеклах или дожде. Только негромкая мелодия продолжала звучать уже по второму кругу.
Вдруг дверь кафе распахнулась, как от порыва сильного ветра. Спящий мужчина вздрогнул, с трудом поднялся со стула и, чуть покачиваясь, направился к двери, чтобы закрыть ее на ключ. Он вернулся на свое место, жадно выпил что-то из стакана и снова принял ту же позу, развалившись за столиком. Откуда-то сверху, с закопченного потолка, донесся женский шепот:
– Это только ветер…
Возможно, шепот шел из окон, на которых висел тюль с изображением ангелов с почерневшими крыльями. Вслед за шепотом появилась женская фигура, легко и бесшумно, будто спустилась с потолка на стойку бара. Женщина была босиком, в телогрейке и короткой юбке, голова повязана теплым оренбургским платком. В руках она держала резиновые сапоги. Двигаясь по стойке, незнакомка как бы продолжала начатый танец. Она так свободно передвигалась в пространстве кафе, будто обитала здесь вечно. Один ангел на тюле исчез и вместо него образовалась дыра с обожженными краями.
