Какое же количество безумных людей окружает меня, думал я. И все они часть моей жизни. Что это, мой выбор? Или я сам не в состоянии жить среди людей нормальных? А может, нормальные люди просто избегают меня и для них я не представляю никакого интереса? Куда ни плюнь, везде натыкаюсь на особей с явными признаками шизофрении. И чаще всего это люди, которые зациклены на себе. Их эгоизм и амбиции настолько гипертрофированы, что им ничего не стоит жестоко вторгаться в мою жизнь.
Скорее всего, проблема во мне. Я сам, видимо, позволяю им эту роскошь наглости и свободы – лезть ко мне с предложениями и советами, от которых мне, как им кажется, неловко отказаться. И только в редких случаях, когда наглая интервенция уже кажется мне невыносимой, я отвечаю тем же. Мой отпор повергает этих людей в состояние крайнего удивления, почти шока.
Я вспомнил этот случай, лежа в номере отеля и перебирая в памяти персонажей, которые собирались в образ монстра. Хотя все они были разными людьми, тем не менее их объединяло одно и то же качество. Они все считали себя близкими друзьями – и Жерар, и К., и Деза, который был моим другом.
Деза работал в одном из научных центров CNRS, был математиком, занимался проблемой размещения чисел в пространстве. В детстве, если верить его словам, его считали вундеркиндом. Но даже в зрелом возрасте он снабжал академию статьями по поводу размещения этих самых чисел. В просьбе объяснить эту теорию простыми словами он мне отказал:
– Это невозможно, так как ты неподготовлен.
Встречались мы практически каждый вечер в «Клозери де Лила». Из России он уехал довольно давно, женившись на француженке.
Кажется, даже взял ее фамилию, которая звучала как музыкальная нота. И весь его облик романтического героя с вьющимися черными как смоль волосами, спадающими на плечи, напоминал образ поэта или, в крайнем случае, музыканта. Но никак не математика.
Обычно он приходил в «Клозери» довольно рано, чтобы занять столик. Это позволяло ему в часы «пик» подсаживать к себе приглянувшихся девушек, которые по очереди с надеждой обращались к нему в поисках свободного места. Дав согласие, Деза продолжал какое-то время писать в блокноте свою теорию размещения чисел, будто не замечая их присутствия. Иногда он встряхивал головой, убирая черный локон, падающий на глаза, и снова погружался в свою писанину. Деза был необычайно терпелив в своем театральном номере, изображая полное отсутствие интереса к соседке за столиком. Он был настолько убедителен, что девушки первыми шли на контакт, не выдержав такого невнимания.
– Простите за назойливость, но мне очень любопытно, что вы такое пишете?
– C’est personnel, это личное, – не поднимая головы, отвечал он с довольно тяжелым русским акцентом, как бы желая холодной интонацией отрезать все возможные попытки сближения.
В какой момент Деза сменял гнев на милость, сказать было трудно, но это обязательно происходило, когда девушки теряли всякую надежду на успех.
Обычно он одевался в так называемом демократичном стиле: майка, джинсы, иногда какая-нибудь растянутая кофта. Рубашки он не носил принципиально, считая, что они закрывают его довольно длинную шею с четко выраженным кадыком. Пожалуй, тембр его голоса несколько смазывал первое впечатление. У Деза был высокий дискант, как детский голос или тембр кастрата, поэтому, как только он открывал рот, интерес девушек к его романтическому образу мачо несколько ослабевал, а иногда пропадал окончательно и бесповоротно.
Когда соседки по столу просили счет, найдя другую, более дружелюбную компанию, он вдруг отрывался от своей рукописи и довольно агрессивно пищал:
– Вы надеетесь, что я, как мужчина, заплачу за ваш кофе? Не надейтесь! Я такая же женщина, как и вы. Слышите? Я не хочу быть мужчиной. Пусть им будет мой приятель, – он кивал в мою сторону. – Это он любит изображать галантного кавалера!
Девушки второпях испуганно ретировались, многозначительно переглядываясь и повторяя скороговоркой: «Он сумасшедший… Он сумасшедший…»
Оставшись в одиночестве, Деза нервно кусал ногти, возбужденно упрекая меня во всех грехах.
– Да, – говорил он, – ты, Дитин, застрял где-то между Москвой и Парижем. И тебе еще пилить и пилить до Парижа. Ты ярчайший пример провинциального мачо. Посмотри на себя в зеркало, и ты увидишь член, который растет у тебя на лбу. И все это видят, и эти бабы тоже.
– При чем здесь эти бабы? А если ты прав, они бы остались. Ты же сам видишь, с какой скоростью они свалили.
Сверкнув еврейскими круглыми глазами, он вдруг снова пищал:
– Как часто я тебя предупреждал: никогда не ходи со мной. Я же бешеная собака, а с бешеной собакой выходить опасно. Я обязательно кого-нибудь укушу.
Иногда мне казалось, что Деза в самом деле натуральный шизофреник со всеми вытекающими. Но в то же время было видно, что он контролирует все свои номера. И, как часто бывает, я надолго остаюсь с человеком только лишь из соображений любопытства. То есть я пытался все-таки найти объективные доводы в пользу его сумасшествия или, наоборот, склонялся к диагнозу подлеца и хама, решающего свои проблемы за чужой счет.
Он был омерзителен почти во всех своих проявлениях, но я интересовался им как особью, как мухой, как насекомым, ползающим в стеклянной банке. Я, как любопытный ребенок, наблюдал за этим насекомым, которое в какой-то момент перестает быть интересным. Этот интерес гаснет, как только ты начинаешь догадываться о мотивах его поведения.
И ты ставишь окончательный диагноз. Но с Деза было не так просто. Выбор собеседника в среде эмигрантов весьма ограничен, среда же довольно своеобразна и в большинстве провинциальна. Деза с его нервозностью вундеркинда, русского еврея, пытающегося быть французом больше, чем сами французы, ученого-теоретика, существующего наедине только с числами, человека, культивирующего свободу и хамство с таким размахом и безнаказанностью, что оно обезоруживало нормальных людей, не так просто было разгадать. При первой встрече с такими людьми остается только рот открыть от удивления, или ответить им ударом в голову, или, как это делают в той среде, где живут «по понятиям», просто поставить на колени и обоссать. Обычно предлагается вариант «быть выше этого». Мне он всегда давался с трудом. Что же касается Деза, он морочил мне голову своим снобизмом, свободой слова и поведением.
Приветствуя меня и мою случайную спутницу, которую он видел впервые, Деза сразу после обмена приветствиями и знакомства переходил к своему уже порядком надоевшему интервью:
– Простите, – говорил он вежливо, – могу ли я вас спросить, уважаемая? Вы в рот берете?
Женщины, как правило, терялись и вопросительно смотрели на меня, не понимая, как себя вести в подобной ситуации. Возможно, они ждали от меня мужского вмешательства или защиты, но я, чтобы не показаться провинциалом, делал вид, что ничего страшного в этом вопросе нет. Это почти то же самое, как спросить «как вы себя чувствуете» или что-то в этом роде. Поэтому, чтобы хоть как-то лишить его возможности эпатировать, я с улыбкой предлагал ей ответить. Получив от меня поощрительный жест и улыбку, дама отвечала: «Да, а что?» Те, что поразвязней, задавали ему встречный вопрос: «А вы?»
