Перед тем как отправиться на медведя, у них завязался спор. Одни говорили, что нужно обязательно провести охотничий обряд – синкелаун. Мол, в прошлый раз трое охотников пренебрегли этим, когда ходили обкладывать берлогу, – вот и остались с носом. Ама проснулся и такого задал им трепака, что еле ноги унесли. Даже собаки не помогли, которых тот порвал да переломал им хребты. Да вот, мол, и пастухи в прошлый раз рассказывали, что случилось, когда они пренебрегли обычаем. Поспешили, хотели быстро управиться с медведицей, что вместе с двумя медвежатами преследовала их стадо и давила молодняк, а та оказалась опытным зверем. Когда почуяла неладное, тут же увела медвежат в тайгу, после чего только по ночам стала делать набеги и давить оленят. Но стоило только провести синкелаун, как медведицу тут же и застрелили, а пестунов ее прогнали в тайгу.
Но были и те, кто советовал поспешить. Дескать, зверь опасный – можно ли ждать? Глядишь, такого еще натворит, пока мы тут топчемся…
И все ж решили не рисковать. Когда чуть просветлело, позвали Митряя Никифорова, единственного потомственного шамана в поселке, который к тому времени успел уже оправиться после неудачной встречи с медведицей. Он тут же велел принести ему шкуру медведя, которую потом прикрепили к дереву. После этого развели костер, и Митряй, на глазах превратившись в шамана Ургэна, стал проводить обряд охотничьей удачи.
В этот раз Митряй старался, как никогда. После нескольких месяцев лежки в постели он был рад возможности размять свои старые кости, потому с такой жадностью охочего до жизни человека он и бил в бубен, произнося какие-то заклинания. Остальные же с воинствующими криками бегали за ним вокруг костра и пытались задобрить хозяйку вселенной Энекан Буга, время от времени подбрасывая в огонь клочки медвежьей шерсти.
К подобным обрядам Ерёма привык с детства. Не было случая, чтобы перед тем, как отправиться на охоту, они с отцом не провели синкелаун. Для этого они вырезали из бересты контуры животных, после чего находили поляну, расставляли эти фигурки и начинали стрелять в них из самодельных луков. Потом они долго бегали вокруг костра, задабривая и уговаривая Энекан Буга, чтобы та принесла им удачу. А ночью им снились вещие сны, поэтому утром они уже знали, куда им следует идти охотиться. Приходили на то место, которое видели во сне, и убивали зверя. Так было, когда они шли охотиться на сохатого, так было, когда они хотели добыть согжоя или изюбря. Даже того же соболя. А уж про амикана и говорить не приходится. Это серьезный зверь, и здесь нужна не только охотничья сметка, но и помощь духов. Иначе медведя не одолеть.
А тот даже спящий внушает страх. Бывало, отыщут они с помощью собак берлогу, но перед тем, как вступить в бой с медведем, отец обязательно скажет: «Кук! Дедушка, не пугайся, вставай, это мы, воронята, твои внуки, пришли к тебе в гости». Потом эти же слова произносил Ерёма и все, кто был с ними. После этого, заткнув срубленной макушкой лиственницы вход в берлогу, так, чтобы ветки были направлены внутрь ее, они острым колом пробивали сверху отверстие и начинали шевелить зверя. Когда проснувшийся медведь высовывал из берлоги морду, в него стреляли. При этом стрелял самый опытный охотник. Если же зверю удавалось вырваться на свободу, то по нему уже стреляли всем миром.
Убив медведя, кто-то обязательно шел проверить авдун, по-русски берлогу, чтобы убедиться, что в ней нет других мишек. Случалось, что медведей было несколько, тогда и остальных, коль была в том надобность, стреляли. Особо, если год на добычу был не столь щедр.
Берложная охота, можно сказать, самая безопасная. Куда как сложнее бывает на ходовой и засадной охоте. Там не знаешь, откуда появится зверь, и вообще, что у него там на уме. Потому порой и доставалось охотникам от медведя. Кого-то помнет, с кого-то скальп снимет, а бывало, и насмерть задерет. Опасный это зверь. Хотя орочоны и считают его ровней себе. Раньше, говорят они, амикан тоже был человеком, поэтому он такой сильный и умный.
Но опытные охотники знают, что опаснее всего медведь бывает даже не тогда, когда внезапно проснется средь зимы, а летом. В июле, когда измотанная дикой жарой природа замирает в своем припадке безнадежности, тайга вдруг наполняется грозным раскатистым рычанием, приводящим даже бывалых зверовиков в трепет. То наступает пора медвежьих свадеб, когда амиканы готовы разорвать любого, кто встанет на их пути. И если шатуна еще можно чем-то напугать, то гулену медведя даже собственная смерть не испугает. Однако шатун тоже не подарок. Но этого уже не страсть, а голод толкает на безумство…
2
– Ну все, пора! – скомандовал Ерёма, поправляя на шее охотничий амулет – синкен. Мужчины тут же затушили свои недокуренные трубки и, выстроившись в колонну, зашагали в сторону тайги, что черной стеною обступала со всех сторон поселок. Вслед за ними, забросив за спину карабин, отправился и Савельев. Впереди всех, часто оглядываясь по сторонам, ходко двигался Сенька Левашов, отец Христи Горбылевой, невысокий, не по годам подвижный человек со старенькой «трехлинейкой» на плече. Ему в прошлом году медведь наломал бока, так теперь вот осторожничает. Чуть заслышит в стороне какой звук – тут же хватается за винтовку. А вдруг это косолапый им засаду устроил?
Осенью, когда медведю есть что пожрать, ту же ягоду, к примеру, зверь спокойным бывает, если, конечно, это не самка с детенышами, которая и на сто шагов не подпустит к потомству. А вот зимой это людоед. Стоит ему случайно пробудиться, такого шуму наделает! Голодный и злющий, он целыми днями будет бродить по тайге, выслеживая животину. Коль не повезет, отправится к жилью, где будет давить все, что попадется на его пути, – и собак, и оленей, и чушек… Даже куриц не пожалеет! Если повстречается человек, то и тому несдобровать. А попробуй достань этого шатуна! Он же хитрющий, гад, и осторожный. Ты его в одном месте ждешь, а он вдруг в другом появится и нанесет тебе хозяйственный ущерб. А то и подкараулит тебя самого – и тогда держись…
– Ты там ворон-то не лови! – предупреждает тестя Фрол, карабкаясь на небольшую сопочку. Хотел сам первым идти, но народ заартачился. Мол, ты не участвовал из-за своей чудной веры в обряде, не задабривал духов, потому удачи тебе не видать. Пусть пойдет первым тот, кому духи открыли путь в тайгу. Лучше, конечно, то будет опытный медвежатник. Ну а кто в поселке, кроме Фрола, еще ходит в одиночку на амикана? Только Сенька Левашов.
А Фрол и в самом деле не любил участвовать в этих чужих обрядах. Язычество все это, думает он. А коль язычество, то разве может он, истинный православный, заниматься дьявольщиной? Ведь известно, что язычники с бесами дружат. Так когда-то было и на Руси. Вспомнить хотя бы всех этих леших, домовых да водяных, которых привечали язычники. Так и у этих тунгусов. И как ни пыталась церковь приобщить их к своей вере, те все равно продолжали жить по старинке. Да разве вытравишь из человека то, что вошло в него с молоком матери? Наш бог – священный олень Сэвэк, говорят тунгусы, и другого нам не надо. Он у нас главный, а помимо того, у нас еще и другие боги имеются. Тот же Сэвэки, тот же добрый дух Кулин, та же хозяйка вселенной Энекан Буга. Так вот и не прижились православные танары, то есть образа, в таежных избах, вместо них повсюду обереги, амулеты да деревянные идолы. Но ничего не поделаешь, ведь у каждого воробья свое гнездышко, у каждой лягушки свое болото.
