Для Грачевского вся эта заумь чушь собачья. Как и многие его сокурсники, он не любил посещать лекции по политэкономии, которая казалась им скучной и неинтересной наукой. Мы же не бухгалтера, говорили они, мы словесники, так что нам все это не пригодится в жизни. Да, наверное, и не пригодилось бы, не повстречай Володька на своем пути этого дошлого Рудика, который буквально заразил его своими познаниями в высокой мировой науке. Короче, мало ему оказалось Фрейда с Камю – решил поближе познакомиться с Альфредом Маршаллом, чтобы понять, в чем смысл теории этого признанного гения, которого называют основателем кембриджской школы буржуазной экономики. Однако признавать чужие приоритеты он был не склонен, тем более если речь шла о его подчиненном, поэтому, делая вид, что все это ему абсолютно неинтересно, он нет-нет да попросит Старкова перевести ему что-то непонятное на нормальный язык, объяснить, разжевать… А тот и рад стараться. Он ему тут же и о глобализации расскажет, и объяснит, что такое стохастический характер рыночной экономики, и что значит маржиналистская теория, по которой стоимость определяется предельной полезностью.
2
Заслышав сквозь сон какие-то голоса, проснулся Серегин.
– Вы что не спите? – заспанным голосом скучно проговорил он.
– Да вот не спится никак… – с шумом потянув ноздрями остывающий вместе с «буржуйкой» воздух в избе, проговорил старшина.
– Спите давайте, – буркнул Димыч. – Не на курорте…
В ответ он услышал приглушенный смешок. Это Рудик.
– А чем тебе здесь не курорт? – спросил он. – Где ты еще найдешь такой чистый воздух?.. Да и природа лучше не придумаешь…
На Димку эти аргументы не произвели впечатления.
– Аха… Особенно диета здешняя хороша… Живем, елки-палки, как в том Бухенвальде. Скоро костями уже начнем греметь.
Грачевский воспринял эти слова как упрек в свой адрес.
– В ленинградскую блокаду людям труднее было, – жестко проговорил он. – Тут хоть дрова есть, обогреться можно… А там?.. Там, чтобы не замерзнуть, жгли все подряд… Даже, говорят, старинную мебель в музеях пожгли…
Серегин хмыкнул:
– Зато там хоть хлеб был… Мало, но все же…
– Эх ты! – устыдил его Володька. – Ты же таежный человек, а хнычешь…
Димка как-то нервно заворочался, видно, обиделся.
– Во-первых, я не хнычу, – говорит. – А во-вторых… Да если хотите знать, я такой же, как и вы, городской… Просто мне пришлось немного пожить в тайге.
– Но все-таки жил!.. – говорит Грачевский.
– Так ведь в теплом доме жил… – Он тут же вспомнил, как его Веруня героически боролась с тем, чтобы, придя с занятий, растопить в доме эти чертовы печи: одну – в кухне, другую – в зале. – И магазин у нас был рядом с колбасой…
– У вас еще и колбаса была? – удивился Рудик, глотая слюну. – Ты смотри-ка! Вся страна сидит на голодном пайке, а они там, понимаешь, колбасу едят…
Димка усмехнулся:
– Мы и не только колбасу ели, но и растворимый кофе пили со сгущенкой…
– Да иди ты! – не поверил Старков.
– Честно тебе говорю… – божится Серегин. – А взять мясо… Хотите верьте, хотите нет, но такого и в Москве не встретишь. И оленина тебе, и новозеландская баранина, даже конина…
– Вот буржуи! – не сдержался Рудик.
– Аха… – ухмыльнулся Серегин. – А ты пойди поработай под землей… И вообще, мы же валюту стране ковали…
– Это верно… – соглашается Рудик. – Хоть вам там чего-то перепадало, а то ведь везде голяк… Вот тебе и плановая экономика!.. – Это он Грачевскому в качестве аргумента в пользу, как он называл ее, вероятностной рыночной экономики.
– Да дело здесь не в планировании, а в людях, – парирует Грачевский. – Ну разве это Госплан виноват в том, что какие-то идиоты забросили нас в тайгу и забыли?..
Старков поудобнее устраивается на нарах. Сон ему уже перебили, вот и приходится, чтобы чем-то занять себя, вести эти бесполезные разговоры.
– В общем-то, ты прав… – соглашается он. – В самом деле, во всем виноваты люди. Черт возьми, какой-то несчастной колбасы не можем на всех наварить!..
– Ну-ну, не надо так про колбасу… – пробурчал Димка. – Это понятие вечное, как вечно солнце над головой.
– Солнце? – переспросил Рудик. – Да ему всего-то осталось светить каких-то три миллиарда лет. Запомни, друг: все имеет в этом мире начало и конец.
– Ничего, на нашу жизнь хватит, – проговорил Серегин. – А там – хоть трава не расти…
Старкову не понравились эти слова, впрочем, и Грачевский был от них не в восторге. Они отдавали каким-то примитивом.
– А ты, оказывается, эгоист, – говорит Рудик. – Сам, значит, пожил, а другим фиг с маслом?..
Димка усмехнулся:
– А что мне до других? У них своя будет жизнь, а мне бы свою устроить.
– Да-а… – протянул Руд. – С такой философией мы не только про колбасу забудем… Знаешь, дорогой, ты мне сейчас напоминаешь редкое ресторанное блюдо – каша в голове… Или ты в самом деле такой эгоист? Тогда тебе…
Грачевский не дал ему договорить.
– Нет, Руд, это даже не эгоизм – это эгоцентризм… Это крайняя степень эгоизма. А я то, – это он Серегину, – лучше о тебе думал. Бедная твоя жена! И как она терпит тебя?.. Ты ж только о себе и думаешь…
– Да он ее просто замучает своей психологией, – вторит ему Руд. – Для него личные интересы, как я погляжу, выше всего на свете… Тогда что ему какая-то там жена?
Это уже было слишком.
– Да вы… да вы… Да что вы знаете обо мне?! – неожиданно прорвало Серегина.
– А что нам о тебе знать? Мы и так видим, какой ты… – усмехнулся Руд.
– Да, в самом деле… – проговорил Грачевский. – Однако жену его жалко…
– Заткнитесь! Слышите? Еще одно слово о моей жене – и я не ручаюсь за себя…
Димыч готов был забиться в истерике. Вот она правда жизни! Сами того не сознавая, все они тут потихоньку превращались в психов.
– Ты что, угрожаешь нам?.. – усмехнулся Старков, у которого от беспросветного существования, как и у многих здесь, окончательно испортился характер. – Так мы тебя быстро того…
– Что того? – прозвучал в темноте голос Серегина.
– Да ничего!.. Посадим на «кичу» – и будешь там куковать…
Серегина эти слова окончательно добили.
– Да идите вы!.. – С этими словами он спрыгнул с нар, на которых длинным рядком покоились усталые тела его товарищей, напялил на себя робу и, на ходу всовывая руки в рукава бушлата, выскочил на мороз.
– Обиделся… – проговорил Руд.
Грачевский шмыгнул носом.
– Может, зря мы его так? – спрашивает он.
