Вот взять прошлый год… Тогда было еще около тысячи голов, а теперь уже почти вполовину меньше. А что будет на будущий год – об этом даже думать в поселке боятся. Глядишь, и умрет оленье дело – что останется? Ведь пушной промысел тоже сокращается. И причин тому много. Не лучше обстоит дело и на звероферме. Еще недавно чернобурок кормили местной рыбой, а тут начались дражные работы – и рыба из реки ушла. Вот уже и минтай пришлось закупать в райцентре. Это хорошо, что он пока дешевый, ну а вдруг на него цены подскочат? Тогда уже будет невыгодно этим промыслом заниматься. Вот и выходит, что к концу своему идет племя орочонов. Ведь не выжить ему при цивилизации, к которой и они никогда не привыкнут, и та их будет всегда отторгать.
…Не успели закончиться работы – загулял народ. Шумно и весело стало в поселке. Люди ходят от дома к дому, угощаются. Вначале-то все культурно было. Из района по зимнику приехали на машинах заготовители, взвесили туши, рассчитались с народом. Тот тут же в автолавку. Там брали все подряд, начиная с ковров и кончая швейными иголками. Когда затоварились, бросились в райповский магазин за водкой. И пошла гульба. Клубные массовики-затейники поначалу пытались придать этому празднику цивилизованный вид. Игры устраивали, викторины. Больше всего молодежи нравилась игра под названием «олень», которую завезли в эти места староверы Горбылевы. Вообще-то игра эта была святочная, а здешние, не смысля ничего в чужих традициях, стали играть в нее всякий раз, как случался какой праздник. Здесь все просто: девки с песнями ходят вкруг парня, а тот собирает с них по платочку и берет после выкуп. В основном брали поцелуями, но были и дошлые, что посылали девок за водкой.
Были, как всегда, и литературные викторины. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…» Кто это написал? – спрашивает ведущий. Или вот загадки… Они передаются тунгусами из поколения в поколение. Вот выходит ведущий вкруг и начинает говорить: «Днем спит, ночью летает, детей пугает». «Сова!» – звучит чей-то звонкий голос. «Кто сказал? Василий Семенов? Правильно, получай приз…» И снова: «С крыльями, а не летает, без ног, а не догонишь…» Молодежь ломает голову – что же это может быть? «Рыба!» – наконец крикнет кто-то. «Верно! Ну а эту загадку отгадаете? Кто в тайге топориком стучит?» И тут уже хором: «Дятел!»
Так и играют, пока не появятся подгулявшие пастухи и не испортят молодым праздник. «Эй, кыш отсюда! Кыш!» – орут они, скатившись кубарем к берегу, где обычно веселится молодежь, – будто места им, пьяным, мало.
Чего только не было за эти дни! Тут и морды били друг другу, и поджечь дом соседа кто-то пытался, и из ружей палили… Участковый сержант Саенко не успевал усмирять дебоширов. В одном месте вроде успокоит кого-то, так в другом буза начинается. Так и бегает по кругу. Но разве справишься один с этой чумой?
– Беда прямо… – говорил Ерёма, у которого в доме все трезвехонькими были. Нет, выпить они выпили, но немного. У женщин араки, самодельная водка, к этому празднику была припасена – вот и разговелись.
И все ж в основном нажимали на еду. С охоткой поели вареного медвежьего мяса, которым с ними поделился сосед Фрол Горбылев, отведали свежей кровяной колбасы. Даже шашлык был, который Степан с Люськой приготовили на углях из имэкина – свежего сочного, чуть кровянистого оленьего мяса. А тут и холодец подоспел, который Марфа Савельева сварила из оленьих рогов и ножек. Славный получился холодец, тугой – такой, как любили в этом доме.
А вот Ефим, соскучившись в тайге по домашней пище, попросил вдруг обыкновенной чупы – каши, которую ему тут же приготовила расторопная Мотря из пшенной крупы. Она не сводила глаз с мужа. Соскучилась. Куда он, туда и она. Он выйдет из дома, чтобы выкурить трубку, – и она за ним, он к люльке, чтобы лишний разок взглянуть на первенца, – тут же и она следом идет… Чует, чует скорую разлуку. А ей так не хочется расставаться. «Может, и мне попроситься на стойбище? – неожиданно приходит ей в голову мысль. – Только разве муж послушает меня?» – украдкой вздохнула женщина.
Праздник в Бэркане мог бы продолжаться до бесконечности, кабы не родственники пастухов. Пора, мол, отправлять мужчин в тайгу – иначе беда. К жизни-то непутевой быстро привыкаешь, но попробуй потом отвыкнуть! Сразу болезни всякие пойдут, туберкулез там или еще что. Ну а в тайге они обычно не болеют. Там все заняты своим делом, потому и кровь не застаивается в их жилах. Она могучим потоком мчится по своему вечному кругу, поддерживая жаркий костер в душах и телах орочонов. А в этом огне и хворь их не берет. Вот и бегут они снова в свою тайгу. Там спокойнее, там душа поет. Более того, в этой таежной глухомани они ощущают свое неразрывное единение с природой.
Провожать пастухов вышел весь поселок. Все было готово к отъезду. В голове колонны, слегка покачивая рогами, терпеливо ждали своего часа ездовые олени, следом – верховые, за верховыми – вьючные или дагантуки с набитыми барахлом сумками.
Ефима собирали в дорогу всем миром. Больше всех, конечно, старался племянник его Колька. Он по всем правилам запряг четверку ездовых, поставив бэрэтчиком, первым оленем в упряжке, дядькиного учака Турана – тот был первоклассным ездовым. После этого он помог отцу снарядить в путь грузового Биракана. Теперь оставалось только помочь взрослым загрузить нарты. Первым делом он отнес туда ружье, патроны, топор и охотничий нож. Не забыл и про табак со спичками… Напоследок, подправив на грузовом олене эмэгэн, что значит седло для груза, и, подтянув тыгэктун, подпругу, Колька отправился в дом, чтобы доложить Ефиму о выполненной работе.
– Молодец! – похвалил его дядька, а бабка Марфа сказала: дескать, если парень любит возиться с оленями, то из него вырастет хороший пастух.
Услышав это, Ерёма нахмурился. Он-то охотником не видел своего сына. Зато Ефиму эти слова пришлись по душе.
– А что, – говорит, – я бы не прочь такого помощника иметь. Ну как, Колька, пойдешь со мной?
– Еще чего! Пусть учится, – буркнул Ерёма. – Может, он ученым хочет стать… Как наш Степан.
Колька в ответ только фыркнул. Дескать, что хорошего быть ученым? Вот олени – это да. Впрочем, он пока не знает, что ему выбрать. Отец-то вон хочет, чтобы он по его стопам пошел. Однако кем бы он ни стал, ясно одно: отсюда он никуда не уедет. Ведь тайга для него – это дом родной. А кто ж бежит из родного дома? Даже зверь и тот старается держаться родных мест…
Ефим посмотрел на жену.
– Ты как, Мотря, готова? – спрашивает он ее. – Давай собирай малыша – скоро в путь.
Мотря счастлива. Ей все-таки удалось уговорить мужа взять их с сыном в тайгу. Вначале он сопротивлялся: мол, рано еще, пусть малыш подрастет, а она: надо, говорит, чтобы сын к тайге привыкал, иначе что из него вырастет?
Правильно она говорила. Во время кочевой жизни маленький орочон приобретает опыт, который ему пригодится в будущем. Он учится бороться с трудностями, познает ремесло предков, а главное – он становится частью самой природы. Такой уже не пропадет в тайге, потому как тайга и есть для настоящего орочона душа его и тело.
Ефим подумал-подумал и уступил. И впрямь, чего он боится? Ведь у них на стойбище многие пастухи с семьями живут – и ничего. Звонко с утра звучат детские голоса. Здесь, на свежем таежном воздухе, в окружении чистых озер и рек, на добром целебном оленьем молоке, детишки растут здоровыми и крепкими. Для многих из них кочевая жизнь началась с колыбели. Бывает, во время кочевья по тайге иная мать даже не завешивает детскую кроватку. Пусть-де малыш смотрит на мир. Пусть запоминает родные места – эти сопки, эти реки, это звездное небо над головой. Детская память – она крепка. Она всю жизнь будет помогать орочону в его добрых делах, она не позволит ему быть жестоким и несправедливым ни к людям, ни к животным, ни к самой природе. Если ты что-то полюбил в детстве, ты не разлюбишь это никогда.
