После памятного собрания, после неожиданной и серьезной болезни Савватеева в редакции стало тихо, сосредоточенно, почти не раздавался смех и прекратились веселые сборы у Косихина в кабинете. Травников отсиживался за своим столом, зарывшись в бумаги, разговаривал только в необходимых случаях. Он уже начинал каяться, что сделал неосторожный шаг и связался с Рябушкиным, но и не теряя надежды, выжидал – чем же кончится? Рябушкин, наоборот, был спокоен, внешне, по крайней мере, нисколько не изменился и каждое утро, как будто ничего не случилось, начинал с обычного:
– А знаешь, Андрюша, вчера мне роскошный анекдот рассказали…
Андрей сейчас ненавидел его, не разговаривал с ним и еще поражался: как можно быть спокойным после случившегося? «Ему хоть плюй в глаза, а он все – божья роса», – вспоминалась любимая в таких случаях поговорка тети Паши.
Рябушкин, конечно же, его отношение к себе заметил и вскоре завел разговор:
– Андрюша, ты со мной даже разговаривать не желаешь? Так? Согласно последним выводам я в твоих глазах человек дрянной, почти подонок, и средства у меня тоже грязные. Можно не отвечать, я знаю. Но те, Андрюша, против кого мои методы направлены, еще мельче и грязнее меня. Они говорят одно, а делают другое. С трибуны лозунги кричат, а сойдя с нее, воруют государственные деньги. Подожди, поймешь. Быть вместе с ними тебе не позволит совесть, а за благородные порывы тебя будут бить по лицу. Ты обозлишься и в конце концов станешь таким же, как я.
– Нет, не стану.
– Не говори «гоп». Давай поживем и поглядим.
– Слушай, чего ты добиваешься, чего ты хочешь?!
Рябушкин усмехнулся. Подошел к окну, долго глядел на крутояровскую улицу, словно хотел что-то там высмотреть. Резко повернулся.
– Я не хочу быть маленьким человечком и снизу смотреть на хозяев жизни. Понимаешь? А кто у нас в Крутоярове хозяева жизни? Козырин, Авдотьин… Я тоже хочу быть хозяином этой жизни. Понимаешь?
– А при чем тогда Савватеев?
– Он мешает мне. Да и вообще – почти все хотят одного и того же. Жирного куска! Только не говорят вслух. Мне этот кусок не нужен. А что нужно? Власть над людьми… и над Козыриным в том числе!
В какую-то минуту Андрею показалось, что Рябушкин раздевается перед ним. Бывают иногда случаи, когда человек раздевается, не стесняясь других. Видно, Рябушкину надоело носить свою мечту только в себе. Вот он сейчас и раздевался, и обнажалось что-то нечистое, с душком. До отвращения. Андрея передернуло.
– А ты сволочь, Рябушкин. Большая сволочь!
– Я на тебя, Андрюша, не обижаюсь. Придет время, ты эти слова возьмешь обратно.
Рябушкин удовлетворенно рассмеялся, хлопнул его по плечу и снова отвернулся к окну.
25
Лето, настоящее лето стояло на крутояровских улицах. Молодое, яркое. Доцветала сирень, неистово зеленели деревья, и все на земле было залито теплым солнечным светом. Ночи приходили короткие и тихие, как легкий вздох.
Андрей с Верой торопились в кино. Впереди них по тротуару шла пара. Обгоняя, Андрей мельком оглянулся и узнал их. И парня, и его спутницу. Он встречал их вскоре после того, как пришел из армии. Помнится, были на парне армейские брюки, а на шапке выделялось пятно от снятой звездочки. Девчонка радостно и преданно заглядывала тогда ему в лицо. А сейчас все изменилось. Сейчас она шла отяжелевшей поступью, чуть подав назад плечи, прямая и величественная, голову держала высоко и смотрела вперед. Она несла себя, беременную, осторожно и плавно. А парень придерживал ее за локоть и заглядывал в лицо. Андрей с Верой отошли от них, потом оба не удержались, оглянулись, посмотрели друг на друга и заулыбались.
За фильмом Андрей следил невнимательно, он перебирал тонкие пальцы Веры, чувствовал их ответное ласковое пожатие, и на душе после длинного редакционного скандала становилось светлее. В тот вечер они долго сидели на берегу Оби, ничего не говоря друг другу и прекрасно зная, что может каждый сказать. И только теперь в полной мере Андрей понимал, почему отец перед смертью звал не кого-нибудь, а свою жену, и винился только перед ней, как перед совестью. Андрей не заметил, как начал рассказывать Вере о своих родителях. Это была вторая история, хранившаяся в памяти агаринской семьи…
Под вечер, когда затихнет какая-нибудь маленькая приобская деревушка, вдруг выплывет из-за поворота длинный серый плот. Стоит на нем большой шалаш, ярко горит костер, разложенный на железном листе, и далеко-далеко по тихой, спокойной воде разносится песня. Звенит-гуляет от одного берега к другому, поддерживают ее молодые сильные голоса, не дают пропасть-затеряться. И знали, по одной только песне знали в любой деревушке, что плот гонят крутояровские сплавщики. Были они мужиками сильными, отчаянными и злопамятными, а еще славились добрыми песнями. Не успеет плот приткнуться к берегу, как, глядишь, замелькают яркие девичьи платки и нарядные кофточки. Сплавщики словно забыли, что завтра спозаранку опять работа, до полночи пляшут и поют у костра с девчатами. Бывало, и глазом не успеешь моргнуть, как в густом ветельнике помаячит белый платочек, помаячит, да и потухнет. Не раз собирались местные мужики поколотить проворных сплавщиков – да куда там! Только один свистнет, все сразу хватают по увесистому стяжку в руки и выстраиваются стенкой – попробуй подступись. Еще и ржут:
– А что, виноваты мы? Девки сами липнут, ни одну за руку не тянули.
Отчалит плот, плывет дальше среди белых густых облаков, которые отражаются в воде, и снова от одного берега, крутого, песчаного, до другого, низкого, ветельником затянутого, гуляет песня, повторяет ее эхо, тесно становится ей в обских берегах, и поднимается она тогда вверх, к небу.
И знали ведь девки, пилили их матери – бойся крутояровских пуще огня, а все равно, как только покажется плот, расцветал берег нарядными платьями и кофточками.
История, которую долго еще помнили в Крутоярове, приключилась с Егором Агариным, одним из сплавщиков. Приголубил в ветельнике девчушку, рано утром уплыл на плоту и потом, стараясь не отстать от товарищей, хвалился, как ловко ее окрутил, рассказывал под хохоток, как обещал жениться.
Пригнали плот в город, вернулись домой. Что вспоминать? Было, сплыло – не найдешь. Да вот закавыка. Заныла душа у парня. Ни девчушки той, ни ночи в ветельнике забыть не может. На вечерку пойдет – скучно. Все стоит перед глазами та девчушка – тоненькая, кареглазая.
В житейских делах Агарины издавна славились великим упрямством. Если уж кто из них вцеплялся в свое, задуманное, никакими клещами не оторвешь. Задумал и Егор. По осени обулся в хромовые сапоги, купленные в городе на базаре, сдвинул голенища гармошкой, напустил на них широкие штанины, надел новое пальто, примостил на макушку кубанку, выпустил на волю чуб – поехал.
Добрался до памятной деревушки, нашел дом Натальи (так ту девчушку звали) и только открыл ворота, как сразу, нос к носу, столкнулся с будущим тестем. Вокруг да около топтаться не стал – бухнул прямиком:
