Первым слова попросил Косихин:
– Я скажу несколько слов об авторах письма.
– Позвольте, э-э-э… – чуть приподнялся Травников.
– Владимир Семенович, не перебивайте, когда предоставят вам слово, тогда скажете. Итак, об авторах письма. Рябушкин работает у нас около двух лет, Травников – чуть больше двух десятков. И вот они нашли общий язык в одной точке – им неугоден нынешний редактор. Почему на это решился тихий, осторожный Владимир Семенович? Да потому, что нашел союзника. Будь его воля, он бы давно избавился от редактора, но просто боялся. А Рябушкин – энергичный, пробивной. Теперь о том, почему им не нравится Савватеев. Ну, с Травниковым понятно, хочет быть редактором, так хочет, что даже стал смелым. Рябушкин – другое дело. Ему Савватеев – как кость в горле, потому что мешает осуществить идею маленького крутояровского бонапартика.
– Косихин, э-э-э… вы говорите не по существу…
Но не так-то просто сбить Косихина.
– Как раз по существу, Владимир Семенович. Поясняю. Чего хочет Рябушкин? Быть в районе если уж не человеком номер один, то, по крайней мере, в первой пятерке. Хочет, чтобы его все боялись, чтобы перед ним ломали шапку. А методы для достижения цели – одни и те же. Критиковать до посинения, потом снимать урожай. Теперь факты. Помните, как он яростно критиковал нашу ПМК и ее начальника Авдотьина? Сейчас – ни слова. Выходит, поправились дела? Нет, все по-старому. Зато Рябушкину почет, и уважение, и низкий поклон при встрече, а главное – боязливый взгляд. Когда это понял редактор, он стал неугоден, а Рябушкин тоже понял – или он, или Савватеев. Середины нет…
Слушали Косихина очень внимательно. Каждый по-своему. Рябушкин нервно поправлял очки, Савватеев смотрел в окно, словно дело его не касалось. Травников краснел и осторожно ворочал шеей в тугом воротничке рубашки. У Воронихина по многолетней привычке было спокойное и непроницаемое лицо. Андрей, который еще ничего не умел скрывать, со злостью смотрел на Рябушкина и Травникова.
Косихин все так же размеренно, словно траву косил, говорил дальше:
– Савватеев честен. Вот и все. Не надо ломать головы. Он не дает Рябушкину стать крутояровским бонапартиком, а Травникову не дает сесть на то место, до которого Владимир Семенович никогда не дорастет. Я слишком длинно говорю. Закругляюсь. Вывод – об этом толковать надо было намного раньше, а не тянуть до крайнего. Что мешало говорить? А наше вечное «авось», как-нибудь обойдется. В первую очередь виноват я как секретарь парторганизации и готов понести за это наказание. Пусть собрание его и определит. У меня все.
Косихин сел. Нина Сергеевна натянуто улыбнулась:
– Кто хочет высказаться?
Осторожно поднялся Травников, посмотрел сначала на Воронихина, потом на Савватеева.
– Мне кажется, что докладчик, э-э-э, отклонился от темы и неправильно истолковал наш сигнал. Мы не ставили своей целью подать дело так, словно хотим снятия с работы Савватеева. Мы говорили о недостатках, которые есть в нашей редакции и которых, э-э-э, становится все больше…
Андрей сидел сбоку от Травникова и хорошо видел, что руки у того, обычно спокойного и величавого, подрагивают, понял, что Травников отчаянно трусит. И уже не может отказаться от задуманного. Наверно, единственный раз в жизни он нарушил рамки своей осторожности и, лавируя, холодея от страха, пытается выплыть к заветной, так долго вынашиваемой им цели. Говорил Травников долго, как всегда, нудно, с бесконечными «э-э-э», но линию главную держал. Хитро сворачивал на недостатки в редакции, не трогая Савватеева, но получалось, что во всем виноват редактор.
Об этом же начал говорить и Рябушкин.
Андрей вспомнил их лица в тот вечер, когда они приходили к нему домой, вспомнил так ярко, что даже передернулся. Хотелось закричать в голос. Но – крик здесь неуместен, глуповат будет. В драке с такими, как Рябушкин и Травников, на одну только глотку надеяться нельзя. И Андрей, переждав минуту, сдержав в себе крик, как можно спокойнее произнес с места:
– А вам не мешает кое-что вспомнить. Хотя бы как вы приходили ко мне домой.
Рябушкин сбился, глянул на Андрея. Понял, что теперь изменить ничего нельзя – заговорил Андрей Агарин, а Рябушкин надеялся, что он промолчит.
– О чем речь, Агарин, конкретней, – подала спокойный голос Нина Сергеевна.
– Они приходили ко мне домой и предлагали пойти в райком вместе с ними. По их расчетам, места распределились так: Травников – редактор, Рябушкин – зам, а мне, если соглашусь, оставляли стул заведующего отделом писем.
Андрей не считал нужным ничего больше добавлять. Травников сильней заворочал шеей в тугом воротничке рубашки. Воронихин, а он не проронил ни одного слова, терпеливо делал пометки в блокноте. Опытным чутьем он сразу догадался, куда поворачивается руль, – совсем не в ту сторону, в какую он хотел: вместо Савватеева обсуждали Рябушкина с Травниковым. Сейчас еще оставался момент, когда он мог своей властной рукой придержать этот руль, но только с большой натугой и с большой потерей для себя лично. А терять авторитет он не хотел. Поэтому выжидал.
Рябушкин справился с первым замешательством. Так просто он уступать не хотел.
– Хочу сказать, что Агарин дал не совсем верную информацию. Да, мы были у него с Травниковым. И разговаривали на эту тему. Но он неправильно нас понял. И мне еще не ясно – почему вы, Косихин, так на нас навалились? Это что – реакция на критику?
Рябушкин сел. Передернул плечами, поправил очки и независимо посмотрел на Савватеева. Тот выдержал этот взгляд и попросил слова. Откинув седые космы, прокашлялся, сильно выкинул руку и указал на Рябушкина, потом на Травникова:
– А я ведь вас, ребятки, ни капельки не боюсь. Ни на грош, даже гнутый. Не напугаете. О тебе, Владимир Семенович, разговора нет. А тебя, Рябушкин, я завтра же выгоню из редакции. И в трудовой книжке напишу: спекулянт на наших трудностях и паразит. Так и напишу, без всякой статьи. Волчий билет тебе дам, чтобы ни к одной редакции на пушечный выстрел не подпускали.
– Вот наглядный пример, Александр Григорьевич! Вы слышите, как он разговаривает? – повернулся Рябушкин к Воронихину.
– С такими, как ты, я и дальше буду так разговаривать! – отрезал Савватеев.
Рябушкин недоуменно развел руками.
Нина Сергеевна предоставила слово Воронихину.
Первый сказал очень кратко:
– Вопрос о работе редакции мы вынесем на бюро. И детально обсудим.
Большинством голосов приняли решение – тоже очень короткое: жалоба Рябушкина и Травникова необоснованна.
– Надеюсь, наше решение будет учтено на бюро? – спросил Косихин.
– Думаю, да, – кивнул первый.
Но думал Воронихин, возвращаясь в райком, совсем другое: «Нет, все, Паша. Отправлю тебя на пенсию. Хватит. Для тебя же самого лучше будет».
После собрания, придя домой, Савватеев почувствовал, что ему худо. Его и раньше донимала головная боль, но в этот вечер она была какой-то иной, давила тупо и безжалостно, как горячий железный обруч. Едва уснул. И в душной, непроницаемой темноте кошмара, словно наяву, увидел, что рушится землянка. От взрыва приподняло накат, несколько мгновений он как бы повисел в воздухе, а потом вместе с землей, с бревнами рухнул вниз. Придавил. Барахтаясь, Савватеев кричал и звал на помощь.
