– Ты что делаешь?! Ты что делаешь?! – Израсходовав нормальные слова, Самошкин, погрозив кулаком, обложил тракториста матом…
Пока умылись, пока попили чаю, Иван Иванович мало-помалу отошел и даже заулыбался. А потом махнул рукой:
– Пойдем-ка, Андрей, в ресторан.
В ресторане они просидели часа полтора, и, когда начали собираться уходить, к ним подсел, появившись из-за спины Андрея, мужчина.
– Извините, земляки, можно с вами?
Андрей вскинул глаза и от неожиданности пролил кофе на скатерть, но даже не заметил этого и поставил чашку прямо на темное пятно, которое расползлось по материи. Перед ним сидел и улыбался, поправляя очки, Рябушкин.
– Далеко ли путь держим?
– Откуда ты? – удивился Андрей.
– О, милый, Андрюша, пути господни неисповедимы. Скажи мне кто-нибудь про такую встречу, никогда бы не поверил, но земля, оказывается, действительно круглая.
Он нисколько не изменился, Рябушкин: те же настороженно-хитрые глаза, укрывшиеся за толстыми стеклами очков, тот же витиеватый разговор и передергиванье, как от озноба, плечами.
– По-прежнему воюешь за справедливость или уже набил шишек и успокоился? Кстати, как поживает Козырин? Чем дело кончилось, чем душа успокоилась?
– Посадили.
– Посадили?! – Рябушкин сдернул очки. – Ну, знаешь!
– Теперь точно знаю. – Андрей ясно чувствовал свою правоту, уверенность и превосходство над Рябушкиным. И что бы сейчас тот ни говорил, какую бы паутину из слов ни плел, Андрей твердо знал цену его словам и цену самому Рябушкину.
– А если подробней, Андрюша?..
– Неохота рассказывать.
– A-а, понятно, осквернение светлых чувств.
Иван Иванович в это время зевнул и поднялся из-за стола.
– Я, Андрюха, подремлю пойду.
– Подожди, Иван Иванович, я тоже.
– Андрюша, ты что, и говорить со мной не хочешь?
– О чем, Рябушкин, нам с тобой говорить?
– Все-таки за одним столом когда-то сидели.
– Ладно, – Самошкин не стал дожидаться, пошел к выходу.
Андрей подумал и остался.
– Как же это Козырина-то удалось раскрутить?
Андрей коротко рассказал. Рябушкин, вздрагивая плечами, внимательно его выслушал. Удивленно помотал головой.
– А ты где сейчас, Рябушкин, в газете?
– Что ты, Андрюша, бери выше. Газетная корка оказалась слишком черствой, не по моим зубам. Руковожу маленькой, но нужной конторой. Один из первых людей в городишке.
– Своего добился?
– Ну что ты! У нас тут своего разве добьешься, того, чего я хочу?! Мне бы туда, – он неопределенно мотнул головой, – вот там бы я развернулся…
Андрей от неожиданности даже отодвинулся от стола.
– Не делай испуганные глаза, не дергайся – это горькая правда. Таким, как я, здесь нет жизненного пространства, только одна ерундовина…
– Какая же ты сволочь, Рябушкин! Ходишь по этой земле, жрешь ее хлеб и ее же поганишь!
– Андрюша! Ну зачем так грубо? – Тут он заметил крепко сжатые кулаки Андрея и усмехнулся: – Не наделай глупостей.
– Не бойся, руки марать не буду. Слышишь, Рябушкин, я не воевал, не знаю. Но, по-моему, власовцев набирали из таких, как ты. Из продажных сволочей. Осиновый кол – вот их память! И твоя такая же будет.
Андрей резко поднялся, так резко, что Рябушкин испуганно отшатнулся и заслонил лицо ладонями. Не оглядываясь, Андрей вышел из ресторана. Он шел по вагонам, с силой распахивая и забывая закрывать за собой тяжелые двери; на переходах, внизу под ногами, громко лязгало и грохотало.
– Это который в редакции, что ли, работал? – встретил его вопросом Иван Иванович.
Андрей кивнул.
– Глаза нехорошие, хитрый, видно, мужик.
– Хитрее некуда.
Больше он ничего не сказал Самошкину. Только молча вытащил у него из пачки «беломорину» и вышел в тамбур. «Какая сволочь! – с остервенением думал Андрей. – Какая сволочь! И тоже ведь вырос и выкормлен на этой земле! Да она ведь должна провалиться у него под ногами! Ну уж нет, теперь я умный, теперь я знаю, что на таких, как Рябушкин, нельзя глядеть и ждать. У них из-под ног надо сразу выбивать почву! Без всякой жалости!»
Поезд мчал и мчал, не сбавляя своего хода, и в свете догорающего солнца вспыхивали маковки церквей, которые теперь мелькали все чаще, – поезд приближался к самому сердцу России, к самой ее середине.
В Москву приехали утром. Андрей даже не успел как следует попрощаться с Иваном Ивановичем, потому что того, как только он вышел из вагона, облапил крепкими ручищами высокий, могутный майор в летной форме, расцеловал и сразу, подхватив сумки, потащил к выходу.
Андрей стоял, не отходя от вагона, оглядывал пеструю, густую толпу. Он был уверен, что женщин, которые написали отцу письмо, сразу узнает, хотя никогда их не видел, даже на фотокарточке. И он узнал, сразу узнал худенькую седую женщину, которая приближалась к нему с удивленными, даже испуганными глазами. Не дойдя до него нескольких шагов, она опустила три гвоздички, которые до этого прижимала к груди, заплакала и проговорила шепотом:
– Егор, все такой же молодой Егор! Егор, какой ты молодой!
Худенькой, узкой ладонью она дотронулась до него, посмотрела снизу вверх и ткнулась лицом в грудь.
– Какой же ты молодой, Егор…
– Я сын.
– Понимаю, мальчик. Это я так… какой же ты молодой, Егор.
Худенькую женщину звали Галиной Владимировной, Галенькой Веселовой, как было написано в письме. Она села в такси рядом с Андреем и, не отрываясь, смотрела на него.
Неширокая московская улица, застроенная многоэтажными домами, напоминающая дорогу на дне ущелья, рванулась навстречу. Андрей был настолько удивлен пестротой и разноцветьем, необычностью, что ничего конкретного в глазах не оставалось, а все сливалось в одну яркую, сверкающую картину. Впереди показался, подпирая легкие весенние облака, шпиль университета. Дорога раскинулась шире, разделилась на две половины, дома отступили от нее дальше, и появилось чувство простора.
– Мы сейчас к Тамарочке поедем, а вечером наши должны собраться, – говорила Галина Владимировна, не отрывая от Андрея своего взгляда. – А завтра на поезд и дальше.
Андрей заволновался, когда такси остановилось во дворе большого аккуратного дома, обсаженного высокими тополями. Он подумал, что совершенно не знает, как себя вести, и уже заранее начал беспомощно краснеть.
– Вот и Галенька приехала! – послышался за дверями, следом за звонком, веселый и громкий голос. Дверь распахнулась.
– Явился, сибиряк! Молодец!
