Лейда Карловна принесла кофейник свежего кофе. Бернацкая с благодарностью взглянула на экономку, но ответной благодарности не встретила. Лейда Карловна явно ревновала.
— Спасибо. Он сказал, что познакомился с чудесными людьми, людьми будущего. Чистыми и прозрачными духом. Они думают только о человеческом счастье. И будут добиваться скорейшего прихода добра на землю...
Она замолчала, но ненадолго. Путиловский умел слушать женщин, и это располагало.
— Я понимаю, что вы человек полиции и что я должна молчать.
— Если хотите, молчите. Я вас ни к чему не принуждаю.
— Спасибо. Поэтому я буду говорить. То же, что говорила Косте. Я сторонница Льва Николаевича Толстого и считаю, что всякое насилие неприемлемо по своей дьявольской природе. Любое.
Государственное, семейное, религиозное. В том числе и насилие революционное. Костя возражал. Он говорил, что, если идти таким путем, путешествие в рай затянется на тысячи лет. Мы не можем ждать и должны приблизить царство свободы. Оно рядом, за стенкой. И мы должны эту стену взорвать! И взорвал...
Зазвонил телефон.
— Извините. — Путиловский поднялся и вышел к телефону.
Он выслушал сообщение (звонил Медянников), дал отбой и несколько раз прошелся по коридору, собираясь с мыслями. Пошептал что-то на ухо Лейде Карловне, вошел в кабинет. Бернацкая, глядя ему в лицо, побледнела и встала с кресла:
— Это о Косте?
Путиловский молча кивнул головой.
— Что с ним? — спросила она совершенно бесстрастно, словно речь шла о здоровье заведомо здорового человека.
— Скончался ночью.
— Вот и все...
Бернацкая нервно стиснула руки, сделала несколько шагов и покачнулась, но Путиловский успел подхватить ее легкое невесомое тело.
— Лейда Карловна! Помогите!
Экономка была тут как тут — с нашатырем и салфетками. Вдвоем они перенесли Бернацкую на диван. Лейда Карловна принялась оживлять бедняжку. Путиловский по телефону вызвал известного профессора-невропатолога Кюфферле, лечившего его два года назад, и поспешил на службу.
* * *
Азеф любил завтракать в номере, в полном одиночестве обдумывая планы на предстоящий день. С утра голова работает особенно ясно, мысли приходят нетривиальные, впереди весь день и вся жизнь. Прекрасно.
Он заказал два яйца-пашот, холодный ростбиф, икру, копченого сига и шоколад. Еще в студенческие годы в Германии он пристрастился к горячему шоколаду и стал зависеть от него, выпивая в день до пяти чашек. Очень вкусно.
Только-только он справился с яйцами и ростбифом, как дверь без стука распахнулась и стремительно вошла Дора Бриллиант. В руке у нее был свежий номер газеты, который она, не говоря ни слова, швырнула на стол перед невозмутимым постояльцем.
— Читай вслух!
С этими словами она упала в глубокое кресло у окна.
Азеф с любопытством посмотрел на нее, но исполнять приказа не стал, аккуратно отложил газету в сторону и принялся за сига, тщательно препарируя рыбу двумя золочеными вилочками, любовно оглядывая аппетитные кусочки и отправляя их в рот.
— Что ты нервничаешь с утра? — спросил он безмятежно, — Подумаешь, взорвались. Не они первые, не они последние. Все погибли?
— Один погиб, второй тяжело ранен.
— Жаль, — и Азеф продолжил исследование рыбного скелета. — Хочешь шоколада?
Дора вскочила, точно взорвалась:
— Как ты можешь спокойно сидеть и завтракать?!
— А что я, по-твоему, должен делать? Бегать, кричать, вешаться? — Азеф даже развеселился, представив такую картину. Но голос у него стал жестким, — Сядь и успокойся! Истеричка.
Дора вернулась в кресло и тихо заплакала. Доев сига, Азеф брезгливо обнюхал пальцы, выжал на ладонь ломтик лимона и протер кончики пальцев лимонным соком.
— Не люблю запах рыбы, — философски заметил он. — И женских слез тоже. Батюшка нашел что-нибудь?
— Нет. Все бумаги сгорели.
— Вот и слава Богу.
И только теперь он углубился в чтение статьи, причем прочел ее раза три, не менее. Вынул из портсигара спрятанный в нем механический карандаш и тщательно отчеркнул несколько мест, заслуживающих внимания. После чего протянул газету Доре:
— Обрати внимание на эти места.
Дора вышла из транса и уставилась в газету По мере чтения унылый вид менялся на изумленный, она вновь вскочила и затрясла газетою:
— Так ведь это он... он...
— Вот именно. Живет в том же доме, успел прибежать первым и сгреб все, что нашел. Слово в слово твои инструкции. Не успел даже переменить порядок слов. Догадываешься почему?
— Нет.
— Взгляни на время подписи в печать.
Дора растерянно осмотрела страницу.
— Торопился успеть к сдаче в набор. Взрыв был в час ночи. Номер подписан в час сорок. Успел. Возможно, и список у него. Это чревато.
— Подлец!
— Молодец! Он точен. Профессионал. Бойкое перо, хороший слог, не боится писать правду. Нам нужны такие. Скажи Дубовицкому, пусть устроит вечер и пригласит в гости — как его? — господина Вершинина. Теперь он знаменитость. Есть причина поздравить! Что с Батюшкой?
— Ждет указаний.
— Пускай не мозолит глаза. Он хотел в Коневецкий монастырь, замаливать грехи. На три дня свободен. Благословляю.
— Я такая дура! — Дора уставилась в газету. — Как ты быстро понял, что этот писака украл бумаги!
— Дора! Я же инженер. У меня аналитический ум. А сейчас иди, мне надо поработать.
Оставшись один, Азеф сел за письменный стол, достал из бювара чистый лист бумаги, наладил автоматическое перо и каллиграфическим почерком стал выстраивать строчку за строчкой:
«Милостивый государь Сергей Васильевич! Получив Ваше письмо, я заинтересовался Вашим сообщением относительно приготовлений Гершуни террористического плана по отношению к великому князю Сергею Александровичу. Среди соц.-рев. господствует полнейшее уныние после всех русских провалов. В Москву направляются следующие лица: Ольга Таратута, Николай Романов (sic!), Вера Григорьевна Мятлицкая и Краков. Сам Гершуни будет проездом в Киеве. Но детали его приезда знает некто Розенберг, которого легко сыскать по адресу...»
* * *
Сергей Васильевич Зубатов, тщательно причесанный, весьма интеллигентного вида господин, принял Путиловского первым.
— Ну, что за взрыв? Кто это был? — с радостным нетерпением встретил он докладчика еще у самой двери. Дело обещало быть скорым и удачным.
ДОСЬЕ. ЗУБАТОВ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Родился в 1864 году в офицерской семье. Учился в 5-й Московской гимназии, полного курса не кончил, вышел из 7-го класса. В 1884 году определен канцелярским служителем в Московскую дворянскую опеку В 1886 году телеграфист III разряда на Московской Центральной станции. С начала 1889 года — чиновник для поручений в Московском охранном отделении. С 1894 года — помощник начальника Московского охранного отделения, с 1896 — начальник вышеуказанного отделения в чине полковника жандармерии. Создатель системы политического сыска в России. Родоначальник тактики «полицейского» социализма. С октября 1902 года — заведующий Особым отделом Департамента полиции.
