– Ждешь, когда джинн тебя усадит? – Префект уселся на стол.
– Голубь тебе рассказал, что я приду? – спросил я.
– Нет.
– А ты…
– Я тот, кто задает вопросы.
– А я, значит, обвиняюсь в грабеже?
– Вот язычок у тебя! Молотит без продыху. Могу прищемить. – Я молча уставился на него. Он улыбнулся: – Блестящий ответ!
– Я ничего не сказал.
– Пока это лучший из твоих ответов. Но – нет. Никакого грабежа, раз уж ты будто у вора дубинку украл. А вот убийство не снимается.
– Конгорские шуточки. Хуже, как всегда, во всей империи нет.
– Я не конгорец, так что смейся вволю. Что до этих убийств…
– Нельзя убить мертвых.
– Твой друг О́го уже признался в убийстве двадцати человек в стольких же землях, и нет никаких признаков, что он на этом остановится.
Я громко вздохнул. И сказал:
– Он палачом был. Сам не знает, что несет.
– В убийстве он точно поднаторел. – Он выглядел старше, чем в темноте. Или, может, крупнее. Мне в самом деле хотелось увидеть его меч.
– Почему вы нынче ночью пришли к дому Фумангуру? – спросил я.
– Наверное, по безрассудности. По-моему, людей, у кого кровь на руках, тянет смыть ее там же, где они ее пролили.
– Ничего глупее в жизни не слышал.
– Ты же свалял дурака, двинувшись в маскарадной процессии и перебравшись через колючие кусты, в расчете, что этого никто не заметит.
– Я шел по следу пропавших людей.
– Мы нашли их всех.
– Вы не нашли одного.
– У Фумангуру была одна жена и шесть сыновей. Все они обнаружены. Я сам считал их. Потом мы послали за одним старейшиной, кто с тех пор в Малакал переехал. Белекун его имя. Он подтвердил, что все восемь одна семья.
– А как скоро он после того переехал? – спросил я.
– Через одну-две луны.
– Нашел он петицию?
– Что нашел?
– Кое-что, что он разыскивал.
– Откуда тебе известно, что старейшина что-то разыскивал?
– Ты не единственный, у кого есть большие, толстые друзья, префект.
– У тебя чесотка, Следопыт?
– Что?
– Чесотка. Ты уже семь раз принимался грудь чесать. Я бы предположил, что ты из речных племен, где одежду избегают. Луала-Луала или Гангатом?
– Ку.
– Еще хуже. И все ж ты говоришь «петиция», будто бы знаешь, что это такое. Может, ты даже и разыскиваешь ее. – Он сел на стул, откинулся на спинку, взглянул на меня и рассмеялся. Я никого: ни мужчину, ни женщину, ни зверя или духа – припомнить не мог, кто бы меня так злил. Даже малому Леопарда такого не удавалось.
– Басу Фумангуру. Сколько у него в этом городе врагов? – спросил я.
– Ты забыл: вопросы задаю я.
– Разумных еще не слышал. По-моему, тебе стоило бы скакнуть в то время ночи, когда ты пытками будешь вытягивать из меня те ответы, что тебе нужны.
– Сядь. Сейчас же.
– Я мог бы…
– Мог бы, будь при тебе твое маленькое оружие. Больше спрашивать не стану.
Я опять сел. Он пять раз прокружил вокруг меня, прежде чем опять сел, придвинув свой стул совсем близко ко мне.
– Не будем говорить про убийства. Ты хотя бы знаешь, в какую часть города тебя занесло? Тебя бы в кутузку усадили просто за то, что ты странные взгляды бросал. Итак, что привело тебя в этот дом? Убийство трехлетней давности или что-то, что, по твоим сведениям, все еще должно бы находиться там – нетронутое и даже не испорченное? Я расскажу тебе, что знаю про Басу Фумангуру. Этот народ обожал его. Каждый мужчина знал про его стычки с Королем. Каждая женщина знала про его стычки с коллегами-старейшинами. Убили его по какой-то другой причине.
– Кто?
– Судя по тому, что случилось с их телами, одному человеку такое не под силу, если вообще это дело рук человеческих, а не каких-то околдованных зверей. – Мосси смотрел на меня так долго и тихо, что я рот раскрыл: не затем, чтоб говорить, а чтоб вид сделать, будто собираюсь заговорить. – Давай-ка я покажу тебе кое-что, – сказал он.
И вышел из комнаты. Я расслышал жужжание мух. Подумал, как они О́го допрашивают или просто оставили его в одиночестве распутывать клубок, сколь многих он убил за многие годы. А как со мной будет? Не огуду ли все это, или сам лес оставил что-то во мне в ожидании, когда поразить можно будет? Чем-то иным, чем напоминанием о моем одиночестве? Еще и это. Что за странная мысль сейчас, когда префект старается заманить меня в давно им задуманную ловушку. Он вернулся и швырнул мне что-то так быстро, что я словил это прежде, чем понял, что это такое. Черное и мягким пером набитое, обернутое в такую же ткань асо-оке, из нее была занавеска, в какую я был одет. На этот раз я был готов, когда запахи дошли, все пришло с запахом, что был мне теперь знаком.
– Кукла, – сказал префект.
– Да знаю я, что это такое.
– Мы нашли это три года назад около тела самого младшего мальчика.
– Любой мальчик может играть в куклы.
– Ни единому ребенку в Конгоре куклу в руки не дадут. Конгорцы считают, что это приучает детей поклоняться идолам – ужасный грех.
– А зато в каждом доме статуи.
– Они просто статуи. Только эта кукла не принадлежала никому в том доме.
– Фумангуру не был конгорцем.
– Старейшине полагалось бы чтить местные традиции.
– Может, кукла убийце принадлежала.
– Убийце годик всего?
– Ты это про что?
– Я про то, что в доме был еще один ребенок. Может, те, что семью убили, кем бы они ни были, за этим ребенком и приходили. Или еще что-то, куда более дикое, – сказал префект.
– Это не кажется дикостью. Ребенок, бедный родственник?
– Мы говорили со всем семейством.
– И Белекун Большой тоже. Может, вы вместе допросы вели?
– Не хочешь ли ты сказать, что старейшины ведут собственное расследование?
– Я про то, что мы с тобой не единственные, что слонялись вокруг дома покойного Фумангуру. Что бы они ни искали, не думаю, чтоб нашли. Это уж совсем не похоже больше на допрос, префект.
– Допрос закончился, когда мы в эту комнату зашли, Следопыт. И я уже говорил тебе, что мое имя Мосси. Теперь-то не хочешь ли рассказать мне, как вообще в этом городе появился? Нет никаких свидетельств о твоем приходе сюда, а что такое Конгор, как не хранилище всех и всяческих свидетельств?
– Я прошел через дверь.
