Мальчик был обернут в белое. Я поднес ткань к носу, и три года солнца, ночи, грома и дождя, сотни дней прогулок, дюжины гор, долин, песков, морей, домов, городов, равнин, джунглей, туннелей, птиц, потрошеных рыб, плотоядных насекомых, а еще дерьмо и моча, и кровь, кровь, кровь бросились в меня. Крови было так много, что у меня глаза покраснели, потом – чернота.
– Так пропал, что я думал, уж не вернешься, – произнес Уныл-О́го.
Я перекатился на бок и сел.
– Долго?
– Не долго, но крепко, как во сне. Глаза твои, они молочно-белыми стали. Я думал, демоны у тебя в голове, но изо рта у тебя никакой пены не было.
– Такое случается, лишь когда я не жду этого. Понюхал что-то, и чья-то жизнь прямо-таки ворвалась в меня. Это безумие, даже сейчас, когда я научился владеть этим. Однако, О́го, тут есть кое-что.
– Еще одно мертвое тело?
– Нет, наш малец.
Он заглянул в урну.
– Нет, малец, кого мы ищем. Он жив. И я знаю, где он.
Тринадцать
По правде, глупо было говорить, будто я нашел мальца. Нашел я то, что он был далеко-далеко.
О́го, услышав мои слова, подхватил факел и метнулся влево, потом вправо, потом направился на детскую половину и подбросил вверх такую кучу ковров, что поднявшееся облако пыли стало видно даже в темноте.
– Малец от нас примерно в трех лунах пути, – сказал я.
– Это что значит? – произнес О́го. Он все еще подбрасывал ковры и размахивал факелом.
– Примерно так же далеко, как восток от запада.
Он бросил вниз ковры, и взметнувшейся пылью задуло факел.
– Ну, цель того стоит, чтоб пройти весь этот путь, – рассудил О́го.
– Хотел бы знать, что за цель преследует Соголон, – пробурчал я.
– Что? – Я забыл, что у О́го острый слух.
Она побывала тут раньше нас и не так давно, наверное, даже прошлой ночью. Там, в комнате Фумангуру, среди сваленных книг и порванных бумаг ее запах ощущался сильнее всего. Я сделал шаг от порога комнаты и замер. Запах учуял сразу и со всех сторон. Масло масляного дерева, смешанное с древесным углем, им мажут лицо и кожу, чтобы слиться с темнотой.
– Мы уходим, Уныл-О́го. – Тот повернул голову к задней стене. – Нет, через парадный вход. Там уже открыто.
Мы продрались через кусты и вышли прямо на отряд вооруженных людей. Уныл-О́го, пораженный, подался назад, а я не удивился. Кожа их была выкрашена под цвет ночной тьмы. Я услышал хруст и скрип сжимающихся железных кулаков О́го. Десять и еще пять их выстроились полумесяцем: на голове у каждого чалма цвета озерной голубизны, озерной же голубизны повязка укрывала все лицо, лишь глаза да нос виднелись. На груди и спине такая же голубая перевязь, под нею черная туника и штаны. И у каждого копье – лук, копье – лук, копье – лук, и так до самого последнего, у кого с левого бока свисал меч в ножнах, похожий на мой. Я держал руку на рукояти меча, но не обнажил его. Уныл-О́го шагнул разок и убрал с пути лучника, послав его в полет вместе со стрелой. Воины повернулись к нему, отложили луки и ощетинились готовыми к броску копьями. Человек с мечом был одет не как остальные. На нем был повязанный через правое плечо красный плащ, что хлопал на ветру и бился о землю. Туника с открытой грудью доходила ему до бедер и была перетянута на поясе кожаным ремнем, на нем висел меч. Взмахом руки он скомандовал копьеносцам опустить оружие, но все время внимательно рассматривал меня. Уныл-О́го принял стойку, готовясь к драке.
– У вас такой вид, будто вы уверены, что мы не поубиваем вас, – сказал воин с мечом.
– Меня-то как раз не смерть тревожит, – сказал я.
Воин с мечом вперил в нас свой взор.
– Я – Мосси, третий префект Конгорского комендантского Войска.
– Мы ничего не взяли, – пожал я плечами.
– У тебя такого меча быть не может. Когда три ночи назад я видел его, он твоим не был.
– Вы поджидаете кого или всего лишь нас?
– Предоставь вопросы задавать мне, а себе оставь ответы. – Префект подошел ближе, пока не оказался прямо передо мной. Был он высок, но пониже меня, глаза его были почти вровень с моими, лицо же было скрыто под черной мазью. Шлем из тыквы с железной скрепой посредине, а ведь солнце уже зашло и было холодно. Тонкое серебряное ожерелье, что скрывалось в буйной растительности на груди. Форма головы заостренная, словно наконечник стрелы, ястребиный нос, толстые губы, изогнутые так, будто он улыбался, и глаза до того ясные, что я видел их в темноте. Кольца в обоих ушах. – Скажите, когда разглядите то, что вам по нраву.
– Этот меч не конгорский, – сказал я.
– Это так. Он принадлежал одному работорговцу из земли Света с востока. Поймали его на похищении свободных женщин, каких он продавал в рабство. Не желал с мечом расставаться без того, чтоб не расстаться с рукой, вот и…
– Ты второй воришка мечей, кого я встречаю.
– У вора украсть – богам улыбку даровать. Как тебя зовут?
– Следопыт.
– Не самый мамочкин любимец, значит. – Он стоял так близко, что я чувствовал его дыхание. – У тебя в глазу бес живет. – Он потянулся пальцем к глазу, и я увернулся. – Или он врезал тебе однажды ночью? – Префект указал на Уныл-О́го.
– Не бес. Волк, – выговорил я.
– Стало быть, когда луна разоблачается, ты воешь на нее?
Я промолчал, следя за его войском. Префект указал на Уныл-О́го, что все еще сжимал руки в ожидании схватки:
– Он О́го?
– Попробуй убить его, тогда узнаешь.
– Как бы то ни было, разговор мы продолжим в комендатуре. Вон туда. – Префект показал на восток.
– Это такая крепость, откуда ни одному заключенному не выбраться? А что будет, если мы возьмем да не пойдем?
– Тогда этот легкий и приятный разговор между нами пойдет трудно.
– Мы убьем, по крайности, семерых из твоего войска.
– А мои воины очень щедры на копья. Я могу потерять семерых. Можешь ли ты потерять одного? Это не арест. Я предпочитаю беседовать, когда улицы не слушают. Мы понимаем друг друга?
Комендатура находилась в квартале Нимбе близ восточного берега реки, откуда были видны Имперские доки. По ступенькам мы спустились в комнату, сложенную из камней. Два стула и стол. Свечи на столе, что меня удивило: свечи где угодно недешевы. Я сидел достаточно долго, чтоб отсидеть левую ногу. Встал, когда вошел префект. Он умылся. Черные волосы, что, когда длинные, непослушны и вьются, но тонкие, как конский волос. Волосы, каких я не видел с тех самых пор, как потерялся в Песочном море. И кожа светлая, как высохшая глина. Так выглядят люди, что отправились за Светом с востока, или люди, что покупают рабов, золото и мускус, но больше всего – рабов. Теперь глаза его были исполнены для меня смысла, а губы, на вид теперь более толстые, были все ж тоньше, чем у кого угодно в этих краях. Я уже догадывался, каким ужасом для женщин Ку и Гангатома оказался бы мужчина с такой внешностью. Они бы связали его по рукам и ногам и принялись запекать на огне, пока его кожа не сделалась бы подобающе темной. Ноги, как у Леопарда, толстые от мышц, будто он на войне сражался. Конгорское солнце ноги ему притемнило, я в этом убедился, когда он подтягивал тунику повыше, вполне высоко, чтоб видно было, какие вообще ноги у него светлые и как черна у него набедренная повязка. Он высвободил ткань из-под ремня, и та упала – на этот раз ниже колен.
