– Когда-то это было речкой, – сказал Леопард.
– И что с ней стало?
– Ей ненавистен запах человека, и она течет под землей, стоит нам приблизиться.
– Правда?
– Нет. Сейчас конец сезона дождей.
Я собрался уж было сказать, что он слишком долго живет с Сангомой, но сдержался. Вместо этого сказал:
– А ты – Леопард, что обращается в человека, или человек, что обращается в леопарда?
Он пошел дальше, ступая по грязи, перебираясь через валуны там, где когда-то была река. Ветки и листья скрывали звезды.
– Иногда я забываю вновь обратиться.
– В человека.
– В леопарда.
– И что случается, когда забываешь?
Он обернулся и посмотрел на меня:
– В таком обличье, как у тебя, нет никакого будущего. Меньше. Медлительней, слабее.
Я не знал, что сказать, а потому делал вид, будто я вопрос задал. Потом выговорил:
– По мне, ты выглядишь быстрее, сильнее и умнее.
– В сравнении с кем? Знаешь, что бы сделал настоящий леопард? Он бы тебя уже слопал.
Он меня не испугал, да и не хотел этого. Все, что у меня защемило, находилось ниже пояса.
– Ведьма рассказывает сказки получше, – сказал я.
– Она тебе сказала, что она ведьма?
– Нет.
– Ты знаешь повадки ведьм?
– Нет.
– Значит, ты либо говоришь через зад, либо бздишь через рот. Берегись, мальчик. Тебе уготовано жуткое кушанье. Мой отец раз обратился и забыл, как обратно обратиться. Остаток жизни провел в страданиях от этого тела.
– Где он теперь?
– Его упекли в камеру умалишенных: охотник подстерег его, когда он в образе человеческом имел гепарда. Он удрал, сел на корабль и уплыл на восток. Так я слышал, во всяком случае.
– Слышал?
– Леопарды слишком хитры, мальчик. Мы способны жить лишь в одиночку, предоставь нам таскать друг у друга добычу. Мать свою я не видел с тех пор, как сам сумел завалить антилопу.
– И ты не убиваешь детей. Это удивительно.
– Такое делает меня одним из вас. Я знаю, где находит пропитание моя мать. Видел братцев своих, только куда им бежать – это их дело, а куда я бегу – мое.
– У меня нет братьев. Потом, придя в селение, я услышал, что брат у меня был, но его убили гангатомы.
– И твой отец стал твоим дедом, Асани мне рассказывал. А твоя мать?
– Моя мать сорго варила да ноги не забывала разваливать.
– Ты мог бы жить в единой семье, а все равно разметать ее.
– К матери у меня ненависти не было. У меня к ней ничего не было. Когда она умерла, я ее не оплакивал, но и не смеялся.
– Моя мать давала мне сосать молоко три месяца, а потом кормила мясом. Этого хватило. Впрочем, я же зверь.
– Дед мой был трус.
– Если бы не твой дед, тебе бы не жить.
– Уж лучше б он дал, чем можно было б гордиться.
– Гордости-то в тебе и без того через край. Что боги-то скажут?
Он подошел ко мне так близко, что я у себя на лице его дыхание чувствовал.
– Рожа у тебя кислой стала, – сказал он.
Он впился взглядом в меня так, словно хотел добраться до пропавшего лица.
– Ты ушел, потому что твой дед трус.
– Ушел я по другим причинам.
Он отвернулся, широко раскинул руки на ходу, будто говорил с деревьями, а не со мною.
– Как же! Ты ушел цель отыскивать. Потому как просыпаться, жрать, срать и сношаться – это здорово, только ничто из этого не цель. Вот ты и искал ее, а цель привела тебя в Ку. Только твоя Ку-цель состояла в том, чтобы убить человека, какого ты даже не знаешь. Подтверждаются мои слова. В твоем обличье, каков ты есть, нет никакого будущего. Вот мы и дошли. Вот, пожалуйста, и женщины Гангатома моют своих детей прямо по ту сторону реки. Можешь пойти убить нескольких. Выправить неправедное. Даже ублажить богов с их мерзким чувством равновесия, – выговорил Леопард.
– Ты богохульствуешь?
– Богохульствовать – значит верить.
– Ты не веришь в богов?
– Я не верю в верованье. Не потому, что оно ошибочно. Я твердо верю, что в лесах будут антилопы, а в реке – рыба, что мужчинам всегда будет хотеться поиметь кого-то, и это единственная из их целей, какая мне приятна. Однако мы говорим про твою. Твоя цель – убить гангатома. Вместо этого ты бежишь к дому гангатомки и играеть с детишками-минги. Асани, как открытую книгу, я смог прочесть в один день, а вот тебя? Ты для меня загадка.
– Что ты вычитал про Асани?
– Ты можешь пройти мимо этого.
– Я уже прошел мимо этого.
– Но это все равно сидит в твоем сердце. Люди убили твоего отца и брата, и все ж гнев ты держишь на свою же собственную семью.
– Я здорово устал от людей, пытающихся прочитать меня.
– Тогда перестань разматываться перед ними, словно свиток.
– Я один.
– Спасибо богам, иначе брат твой был бы тебе дядей.
– Я не то имел в виду.
– Знаю, что ты имел в виду. Ты один. Только от этого душу твою корежит одиночество. У нас такое не в обычае. Учись не нуждаться в людях.
Я учуял хижины у нас над головами.
– Тебе как больше сношаться нравится, как мужчине или как зверю? – произнес я. Он улыбнулся. Выглядело это еще чуднее, чем его смех.
– Есть сольца́ в этом вопросе!
Я согласно кивнул.
– Ты питаешь чувство к Асани, – сказал он.
– Почему ему имя такое дали – Асани?
– Мне нравится, когда его грудь на моей груди, его губы на моей шее, нравится смотреть, как он радуется мне. Ему нравится, когда мой хвост бьется о его лицо.
– Он к тебе с любовью, а ты к нему?
– Нет, гляньте на маленькую девочку, задающую девчоночьи вопросы!
– Так ответь.
– Я о любви понятия не имею. Я понимаю голод, страх и жару. Я понимал, когда горячая кровь брызгала мне в пасть, когда я прокусывал тело свежей добычи. Асани, он был просто человеком, забредшим на мою территорию, кого я вполне мог и убить. Но он нашел меня в ночь с красной луной.
– Не понимаю.
– И не поймешь. Кстати, о территории. – Он пошел от одного дерева к другому и мочился на землю, метя ее. Подошел к дереву, что вело нас вверх, и обмочил комель. – Гиены.
Я вздрогнул:
– Гиены идут?
– Гиены уже тут. Следят за нами издали. Ты бы не смог… Нет, ты их запаха не знаешь. Они знают, кто живет тут вверху на этом дереве. Так у тебя так же? Стоит узнать запах, как можешь следовать за ним повсюду?
