И так Эдельм ушел, плача, вздыхая и жалуясь, и целый год пытался вновь взять свою даму приступом, посылал к ней гонцов с подарками и пел прежалостные канцоны. Но все было тщетно: дама лишь отвечала, что он навек утратил ее сердце после того, как жестоко над ней посмеялся. И вот Эдельм от горя и отчаяния совсем впал в безумие и сделался страшен. У него выросла длинная борода, поскольку он не брил ее. Росла она клочьями, поскольку он ее беспрестанно рвал. Глаза его покраснели от неустанных рыданий, ногти загнулись, как у хищной птицы, и оставляли глубокие царапины, когда он терзал себе лицо и грудь. Его камзол вечно был расстегнут, так как пуговицы отлетали от глубоких и горестных вздохов. У чулок же порвались подвязки, и они сползали на пятки.
Тогда Адельм, видя, что происходит с его другом, решил с ним поговорить откровенно. И Эдельм на этот раз все ему поведал, сетуя на безумие, которому поддался. Адельм же, узнав причину ссоры, решил, что это презабавнейшая шутка, и обещал другу отплатить ему по чести, то есть восстановить мир между ним и его возлюбленной точно так же, как поступил некогда Эдельм.
И вот Адельм вскочил на коня, прискакал в замок обиженной дамы и поведал ей о том, в каком отчаянии пребывает ее бывший возлюбленный от безумства, какое он себе придумал, что такую глупую и скверную шутку затеял ради испытания ее любви. Дама же сетовала, что большую совершила ошибку, на такие пойдя унижения. И ответил ей господин Адельм, что потому и следует ей простить, что права она, а Эдельм виноват.
А так как эта история, благодаря прежалостным песням господина Эдельма, стала известна всему городу, то и все знатные горожане подступили к той даме, моля ее простить оступившегося. И так неотступна была их мольба, что наконец убедили они даму забыть прошлое и сменить гнев на милость.
И вот дама назначила день свидания своему рыцарю, чтобы даровать ему прощение. И когда прибыл он к ее замку в одежде кающегося, она вышла к нему навстречу. Тогда Эдельм пал перед ней на колени и целовал землю, по которой она ступала. Она же, сжалившись над ним, взяла его за руку, подняла с колен и повела в свои покои, где даровала ему прощение, обняла и поцеловала.
Но в этот самый миг в исполнение данной дамой клятвы земля, на которой стоял город, стала вдруг жидкой и текучей, как вода, и весь город в единое мгновение со страшным грохотом провалился в бездну. И с тех пор о нем никто ничего не слышал, – закончила Аэллис, нервно комкая платок, сама испуганная собственным рассказом.
– Она не должна была давать такую клятву, – сурово отчеканила Берга.
– Она не должна была нарушать ее, – неожиданно возразил Рейнхард. – Это было все равно что… Все равно что плюнуть в лицо самой себе. Признать, что все, что с ней случилось, – справедливо и правильно. Так нельзя. Помню, давным-давно в одном романе я прочел что-то вроде этого:
И еще есть заповедь на скрижали:
Чтоб мы также самих себя уважали,
Чтоб всегда и во всем себе верность хранили
И нигде и ни в чем себя не уронили
[7].
– Вот и той даме не следовало через себя переступать. И горожанам тоже поделом: когда человека унижают, этого нельзя прощать.
Он смутился и замолчал. Девушки переглянулись: их поразило то, что мужчина может говорить на подобные темы, да еще так серьезно и складно.
– Прощать может лишь Солнце, – поспешно сказала Берга, – и оно делает это каждое утро, даруя земле свой свет. Люди слишком ничтожны, их обиды и примирения не имеют никакого значения.
Аэллис покачала головой:
– Нет, дело не в этом. Для Солнца мы, возможно, действительно ничтожны, хоть мне и не хочется в это верить, но для себя уж точно нет. Я не хотела бы иметь дело с людьми, которые и себя, и других считают ничтожествами. Я вспомнила еще одну историю, совсем короткую. Ее рассказывают о Рагнахаре Длинном Плаще, младшем сыне Харда Юного. Когда Рагнахар был совсем еще мальчиком, еще до посвящения в рыцари, он часто проводил дни в тронном зале отца, обучаясь искусству мудрого правления. И вот однажды некий бедный рыцарь предстал перед его отцом и робко обратился к нему с просьбой о даре. Король Хард ничего ему не ответил, и рыцарь, сокрушенный, отступил назад. Другие рыцари, бывшие в зале вместе с Рагнахаром, в один голос сказали принцу: «Вот, смотри, разве есть что-нибудь более постыдное, чем выпрашивать что-то у своего повелителя?» И принц на это ответил: «Самое постыдное – не дать тому, кто нуждается». Вы, господин Рейнхард, об этом ведь говорили, да? Когда нарушаются законы вежества и справедливости, это в самом деле все равно как если бы земля проваливалась под ногами, ведь так?
– Будь это на самом деле так, проклятый Кельдинг давно бы увяз по самые уши, – мрачно сказала Берга.
– Сестра! – в притворном ужасе воскликнула Аэллис.
Глава 20
Наконец в замок вернулся Вальдибер, потерпевший сокрушительное поражение на судебном поприще. Ему не удалось доказать свои древние исконные права платить королевскому дому службой, а не деньгами, и Дождевой Камень приговорили к выплате дара на королевскую свадьбу. Больше того, в будущем, когда дочери Вальдибера будут выходить замуж, он также должен будет выплачивать особый налог королевскому дому. Все эти несправедливые решения произвели на храброго и честного маркграфа сокрушительное впечатление. Даже встреча с горячо любимой супругой и дочерьми не могла рассеять его хандры. «Как подумаю, что придется своими руками снимать с их шей ожерелья, которые сам же им и дарил, и отправлять в столицу этим свиньям ненасытным! – жаловался он Карстену, с которым успел сдружиться. – И ведь никто не поклянется, что на этом дело кончится! Как знать, может еще через год мне придется платить королю отступное, если я решу случать жеребца с кобылой!»
Прожив в Сломанном Клыке два дня, Вальдибер засобирался домой, и Дуада начала уговаривать Карстена и Рейнхарда поехать с ними:
– У нас, конечно, все просто, по-свойски, но мы уж порадеем, чтобы вам скучать не пришлось.
Аэллис тут же присоединилась к ней:
– Поедем, в самом деле, не век же вам в лесу сидеть! Мы для вас настоящую охоту устроим!
Рейнхарду очень хотелось поехать, а Дуада и Вальдибер очень настойчиво приглашали Карстена. В итоге оба брата решились ехать. В Сломанном Клыке пока все шло своим чередом. Обитатели деревень готовились к пахоте. Дивы им помогали и отстраивали на окраине свои дома. Мильда была теперь полновластной хозяйкой замка и держала свое хояйство, начиная с коров и овец в хлеву и кончая щипцами для углей на кухне и речным песком для песочных часов, в идеальном порядке. От Десси с Сайнемом пришло с оказией письмо, в котором Сайнем сообщал, что они благополучно добрались до столицы и нашли хорошую гостиницу, а дальше – ни слуху, ни духу. Ну да Карстен давно убедился, что отсутствие плохих новостей – уже хорошая новость.
