Однако девушки мечтали о большой охоте, а братья были не в состоянии устроить для них такое развлечение. Карстена это очень расстраивало: ему хотелось показать себя радушным хозяином. И тут Рейнхарда осенила блестящая идея. Он потолковал с одним старым охотником в деревне и тем же вечером пригласил девушек поохотиться на глухарином току. Глаза Аэллис мигом загорелись, Бергу тоже не пришлось долго уговаривать.
Для того чтобы выйти на ток еще до рассвета, нужно уходить в лес глухой ночью. Позже Аэллис созналась, что никогда прежде ей не приходилось испытывать ничего подобного.
– В лесу так особенно тихо и холодно перед рассветом, – рассказывала она. – Тихо, холодно и ясно. И глухаря еще совсем не видно – только темное пятно в ельнике, да его голос, низкий и томный, выговаривает: «Дак-дак-дак», – и мы стоим неподвижно, потому что стоит шевельнуться – и все, спугнул. И потом этот страх и восторг, когда птица защелкает: «Тэ-кэ, тэ-кэ», и ты начинаешь медленно продвигаться вперед, а потом он уже кричит на одной ноте «кичивря-кичивря-кичивря!», и ты бежишь короткими шажками, проваливаясь то в снег, то в воду, а потом он вдруг говорит то ли «Дак», то ли «Док» и замолкает, и снова надо замереть и стоять неподвижно. И ты стоишь очень долго и не знаешь, запоет он снова или нет; может быть, он тебя уже заметил, и все зря. Но вот он снова запевает, и уже можно стрелять. Точнее, это Хорь стрелял, – тут же созналась она. – У нас с Бергой луков не было.
Тем не менее с охоты принесли сразу двух косачей. Одного подстрелил Хорь, другому камнем из рогатки перебила крыло Аэллис. Рейнхард, хоть и брал с собой лук, никого не подстрелил, но все равно был донельзя доволен, что сумел произвести на девушек впечатление.
Берге охота, по-видимому, тоже понравилась, но она, в отличие от Аэллис, не стала долго распространяться об этом и лишь спросила Рейнхарда, зачем он и Хорь повязывали лоскутки на ветки сухого дерева, прежде чем войти в лес.
– Не следует поклоняться деревьям, – сказала она наставительно. – Деревья – дети Солнца. Зачем поклоняться детям, если можно поклоняться их отцу?
– Здесь такая примета, – спокойно пояснил Рейнхард. – Это приносит удачу. Лес – наш кормилец и защитник, и мы выказываем уважение к нему. И потом, по-моему, любому отцу приятно, когда его детям выказывают уважение.
– У нас многие рыбаки приносят дары морю, прежде чем выйти на лов, и отец их не упрекает, – тут же вставила слово Аэллис.
Вдохновленный первым успехом Рейнхард придумал для девушек еще одну забаву – удить рыбу с моста. Не нужно даже удилища, только крючок, грузило и льняная леска, которую зажимали между пальцами. Эта ловля оказалась очень азартной, и девушки готовы были заниматься ею каждый погожий день.
– Я раньше не подозревала, что ужение может быть таким увлекательным занятием, – сказала Берга, когда они трое вечернею порой возвращались от реки в замок. – Вы должны приехать к нам в гости. Мы договоримся с рыбаками и поедем в залив ловить рыбу с сетями. У нас ее издавна так ловят, опытные рыбаки знают, где ходят большие косяки. В Дождевом Камне даже хранятся особые «тресковые грамоты», в которых записано, в каких бухтах, у каких мысов и островов из года в год кормится треска.
– А мы принесем дары морю, прежде чем закидывать сети? – с лукавой улыбкой поинтересовался Рейнхард.
– Пожалуйста, если вам так хочется! – Берга презрительно поджала губу. – Если вам это необходимо, чтобы обуздать свой страх, я не посмею вам отказать.
Глава 19
В ненастные дни, которые случались не так уж редко, вся компания проводила время за танцами, играми, рассказыванием историй. Танцевали Луньки не слишком хорошо, хотя и очень старались. Да и единственный найденный ими музыкант – деревенский пастух – не знал модных мелодий, а кроме того, от робости и смущения в обществе столь изящных дам изрядно фальшивил. В обычной жизни он был человеком отчаянной храбрости и весьма невоздержанным на язык, случалось, что с одним кнутом бросался на подбирающегося к стаду волка или грабителя, случалось, что в весьма некуртуазных выражениях высказывал графской ведьме и сенешалю Сайнему и самому графу Карстену все, что думал. Но при виде Аэллис и Берги он неизменно густо краснел, терял дар речи и способность отрывать глаза от пола, а его пальцы принимались выписывать на дырочках сопелки такие странные рулады, что в первый вечер танцы совершенно расстроились.
На второй раз Карстен вытащил с конюшни Дудочника, и тот сумел насвистать на своей глиняной лошадке несколько веселых бранлей и кароле, но все равно танец в исполнении всего лишь двух пар получался каким-то унылым.
С играми дело обстояло не лучше. В деревянные фигуры никто здесь играть не любил и не умел; кости были игрой, неподобающей для дам; что до прочих игр – то и для них в замке оказалось слишком мало людей. «Бессвязные речи», когда на вопрос водящего нужно отвечать словом, которое прошепчет тебе на ухо твой сосед, – игра чрезвычайно модная в столице во времена юности Дуады – развлекли компанию на пару вечеров, но не больше: вскоре все признались, что шутки повторяются, а более ничего остроумного придумать они не в силах. Рейнхард разыскал где-то в сундуках их с Карстеном старый мяч, и Аэллис с восторгом приняла эту затею, но Берга играть не захотела, а Дуада и Мильда в один голос такую игру не одобрили.
Оставались рассказы, и тут все получилось как нельзя лучше: Дуада охотно вспоминала истории из тех времен, когда они с супругом были молоды: «Когда Аэллис исполнилось годика полтора, у нас была пегая корова, просто чудо какая молочная, и Аэллис на ее молоке росла как тесто на дрожжах. И представьте, весной спустились с гор дивы и чуть ли не сразу увели нашу коровушку – она на лугу у замка паслась. Как Аэлла плакала! Я тоже горевала, а Вальдо, видя наши слезы, ужасно расстроился и сгоряча поскакал прямо в лагерь дивов в сопровождении всего-то одного оруженосца и предлагал любой выкуп за корову, будто за знатного пленного. К счастью, тот див, что этой бандой командовал, оказался настоящим рыцарем и, прослышав о слезах Аэллис, вернул корову без всякого выкупа. Да еще свой платок повязал ей на рог, как охранное свидетельство, чтобы ее больше не трогали. Зато уж когда наши у дивов угнали табун коней, Вальдо специально наказал, чтобы у того доброго дива коня не трогали, и он единственный вернулся в горы верхом, остальным пришлось пешком ковылять до самого дома».
Рейнхард рассказывал о всяких смешных случаях, приключавшихся с ним в замке и столице, а этих случаев с ним и вправду приключалось великое множество. Аэллис знала много баллад, Берга – страшных и поучительных историй. Даже к рассказыванию историй обе девушки подходили совершенно по-разному. Аэллис помнила свои баллады наизусть, а если и не помнила или конец ей не нравился, тут же, ничуть не смущаясь, сама досочиняла их по своему усмотрению. У Берги ее любимые повести были аккуратно переписаны в специальную, довольно толстую книжечку, и, собираясь спуститься к ужину, она обычно листала ее, чтобы найти что-нибудь интересное, о чем можно бы поведать вечером.
Однажды, помогая Берге уложить волосы, Радка невзначай бросила взгляд через плечо девушки на страницу книги и, к своему удивлению, обнаружила на ней странно знакомый рисунок: два кружка, в одном из которых – кораблик с поднятым парусом и цепочка звезд над ним, в другом – скачущий олень, за рога которого также цеплялись звезды. Ну ни дать ни взять – два отпечатка с той самой монеты, которую подарил ей Карстен. Радка никогда прежде не видела подобных монет, да и никто в замке не мог сказать ей, где такие чеканят. Разумеется, девчонке стало просто страх как любопытно. Но прежние времена, когда она вольно болтала с молодыми Луньками, давно ушли в прошлое; для Аэллис и Берги она была просто служанкой и не решалась открыть рот, пока они сами к ней не обратятся. Поэтому Радка, едва Берга отпустила ее восвояси, разыскала Рейнхарда, рассказала ему о своем открытии и умолила за ужином как бы невзначай навести разговор на нужную тему. Впрочем, долго умолять ей не пришлось, любопытство Рейнхарда тут же разыгралось в полную силу, и он пообещал любой ценой узнать все возможное о таинственной монете.
