Дивы, явившись за новой данью, неожиданно наткнулись на настоящий отпор. Они отступили, собрали новые войска и объявили пришельцам из Луса «ночную войну», которая то тлела, то вспыхивала с новой силой вот уже два десятка лет.
Собравшись с духом, Эгери снова взялась за письмо.
«Я ни-зна-ю что са-аб-чит вам ка-ман-да-ва-ни-е, но ат си-бя ха-чу ска-зат что ваш брат ад-наж-ды но-чью ис-чес ис ла-ги-ря ка-ман-дир га-ва-рит что он пра-и-вил ни-ас-та-рож-наст и его па-хи-ти-ли ар-ге-лы но я так ни ду-ма-ю па-та-му-что ани ни тре-ба-ва-ли вы-ку-па и ни пад-бра-сы-ва-ли нам его га-ла-вы как эта у них во-дит-ся а ище он взял с са-бой а-ру-жи-е но ас-та-вил на-шу а-деж-ду в ти-ле-ге я ви-дил что он раз-га-ва-ри-вал на ба-за-ри с ад-ним ар-ге-лом на-вер-на ани а чем-та да-га-ва-ри-лись но я ни-ка-му ни ска-зал и я ни-ха-чу его а-суж-дать па-сколь-ку он ни был чи-ла-ве-кам из Лу-са а здесь пра-вда ти-жа-ло а пос-ли та-го что слу-чи-лась в у-ще-ли-и и па-том здесь во-все ти-мно ста-ло из-ве-ни-те если что ни так на-пи-сал но ваш брат все рав-но был ха-ро-шим чи-ла-ве-кам он вы-ли-чил мне палиц на на-ге а то бы я пра-пал ес-ли вам что на-да ска-жи-ти толь-ка и-ни-ю я ви-лел е-му вам па-ма-гать».
Строчки дрожали и расплывались перед глазами, Эгер уронила письмо и закрыла лицо руками, не зная, как привыкнуть к новой безмерной утрате.
* * *
Ларис, братик!
На самом деле они не были родными братьями и сестрами – никто из них. Так, дальняя родня, седьмая вода на киселе. И все же они были одной семьей, одним родом, рукой с четырьмя пальцами (пятый, главный, отсекли в Галсвинте). И вот теперь еще два пальца отвалились: Эгиль, старший из всей четверки, быстро понял, что со здешними властями каши не сваришь, и пошел в подручные к какому-то купцу с Южных островов. С тех пор он почти не сходил с корабля: не хотел лишний раз наведываться в Лус. В первое время он регулярно посылал Эгери с Элианой часть своего жалования, но после замужества Элианы прекратил помогать сестрам, рассудив, видно, что теперь они принадлежат другой семье и больше не нуждаются в его братской опеке. А вот Ларис продолжал слать и деньги и подарки. Он неплохо вырезал разные безделушки из дерева, и у Эгери бережно хранились кораблики, всадники, пехотинцы, дивы с боевыми топорами, чайки и дельфины его работы. Больше их не будет. Да и эти нужно спрятать: слишком больно будет на них смотреть. И еще надо будет как-то рассказать Элиане. Не сейчас, конечно, лучше потом, когда малыш уже родится и ей будет ни до чего, она даже внимания не обратит.
Ларис, Ларис! Он был на голову ниже Эгиля и уже в плечах, но когда они подходили к Лусу и Эгери на очередном повороте дороги села на землю и заплакала от усталости, именно Ларис, сам до предела вымотанный, поднял ее на спину – увесистую длинноногую девицу тринадцати лет от роду – и нес до самого города да еще уговаривал потерпеть немного, скоро уже все будет хорошо.
И потом, во время их бесконечных мытарств по здешним «лучшим людям», от одного порога к другому, когда Эгиль бесился от злости, Ларис только смеялся да изображал жителей Луса и последних Хардингов в таком комичном виде, что Элиана и Эгери тоже начинали хохотать, утирая слезы. Он, опять же в отличие от Эгиля, да и от них с Элианой, считал, что здесь им никто ничем не обязан: кормят, не гонят – и на том спасибо. В конце концов, Сюдмарк никогда не заключал никаких союзов с Королевством.
А еще у Лариса в Королевстве остались молодая жена и маленький сын: он не взял их с собой в столицу на праздник коронации, потому что у малыша резались зубы. И с тех пор Ларис не видел их ни разу, не ведал, где они и что с ними.
Поэтому Эгери не хотелось верить, что он погиб. Хотелось, чтобы он сбежал, сговорившись с дивами, чтобы тайком вернулся назад, в Королевство, и разыскал своих. Ларис умел ладить с людьми, к какому бы роду они ни принадлежали. Может быть, он и на войну пошел лишь для того, чтобы оказаться поближе к горам, а оттуда найти путь на родину.
Если так, то Эгери его благословляла. Однако мысль о том, что придется проститься еще и с Ларисом, казалась невыносимой. Конечно, она вот уже полгода его не видела и тревожилась о нем непрестанно, но все же у нее было ощущение, что Ларис где-то там, за ее спиной, что он заботится не только о них с сестрой (в этом, правда, они почти не нуждались), но и об их общем деле: о триумфальном возвращении в Королевство, о расправе с узурпаторами, о том, что год назад казалось им делом нескольких декад, а теперь превратилось в недосягаемую мечту. И самым страшным было сейчас сознание того, что теперь все зависит от нее. Больше некому позаботится о несчастном Королевстве. Эгиль предпочел свободу и достаток. Элиана занялась устройством своей женской судьбы. Ларис (Эгери почти не сомневалась в этом) сбежал, чтобы найти свою семью. Оставалась только она: безмужняя, бездетная, никому толком не нужная. Она одна против всего Луса, против Кельдингов и – может быть! – против собственного народа, который (Эгери не могла больше лгать самой себе) что-то не спешит подняться против захватчиков.
Чтобы не додумывать эту мысль до конца, Эгери стала вспоминать письма самого Лариса, так отличающиеся и по почерку, и по стилю от письма Иния, но наполненные все той же подспудной тревогой и тоской.
* * *
«Мы стоим лагерем на острове посреди обширного болота. С одной стороны это хорошо: здесь мы можем чувствовать себя в относительной безопасности. В предгорьях мы, бывало, спали, не снимая доспехов, и страдали от холода, но не решались разжечь костры. С другой стороны, здесь тучи гнуса, а вода чрезвычайно плоха. Будь моя воля, я не позволил бы пить ее лошадям, а не то что людям.
Лошадей кормим листьями и жесткой болотной травой. Для людей еды тоже мало – начали забивать вьючных животных. Я пытаюсь охотиться с луком на водоплавающих птиц, совсем как дома, некоторые мои товарищи присоединяются ко мне. Но без специально обученных собак такая охота чаще всего безуспешна…»
«…Мы опять готовимся к переходу в предгорья. Солдаты ропщут: им страшно. Ты скажешь: „Они же знали с самого начала, что рискуют жизнью!“ Да, но они готовились умереть в бою, лицом к лицу с врагом, имея равные с ним шансы на победу. Совсем иное дело – быть застреленным, а то и просто зарезанным, как овца, прямо посреди ночи, в лагере.
Плена они боятся еще больше, чем смерти. Говорят, что аргилы гадают о грядущих победах по внутренностям пленников и что аргил не посмеет свататься к девушке, пока не подарит будущему тестю правую руку воина Луса.
По слухам, головы пленников аргилы бросают в наши лагеря через стены, и, надо думать, это производит впечатление. Не знаю, верить этому или нет, наши дивы так никогда не поступали, но солдаты свято верят слухам, и я не берусь их разубеждать. Говорят, в Сюдмарке молодые люди всеми правдами и неправдами уклоняются от военного набора, не желая ехать в Аргилею. Так ли это?..»
«…Мы почти не спим, так как не знаем, когда ждать нападения…»
«…Здесь говорят, что виной всему непомерная жестокость бывшего губернатора этой провинции.
