— Кыш отсюда! — шикнула Мардж и швырнула в него куском мыла, — Я знаю Моргана еще ребенком. Когда дети малы у них нет такого понятия, как бедные и богатые, знатные и простолюдины. Они, возможно, и есть, но еще не омрачены теми гнусными чертами, которыми обладают уже взрослые. Леди Ламберт не запрещала сыну знаться с бедняками, она не растила из него чванливого и жестокого хозяина. Он был просто ребенком и играл с моими сыновьями. Он вырос в этом доме… я выкормила его своим молоком. В какой-то мере он мой единственный сын, оставшийся в живых.
Стул снова пошатнулся, и я удержала его обеими руками… Так странно, она говорила о герцоге совсем не так, как я привыкла слышать. Она говорила о нем, как о простом человеке и …мне безумно нравилось ее слушать. Она рассеивала его тьму, как будто разводила своими маленькими руками, оставляя совсем другой образ, чем я привыкла видеть.
— Я …я очень сочувствую вашей утрате.
— Ни одни слова сочувствия не вернут мне моих мальчиков, как и скорбь не вернет. Я свое отскорбела, отрыдла. Остались только молитвы и ожидание, что там, — она указала пальцем в небо, — что там мы обязательно встретимся. Отец Ефимей говорит — именно так и будет. И я надеюсь мои сорванцы ничего не натворят и их не накажут даже в Царствии Небесном и дождутся свою мать и отца. Не то мне придется отправиться за ними в пекло и надрать им там задницы солдатским ремнем.
Ее голос был бодр и весел, а по мягким щекам, покрытым легким пушком катились слезы. И я даже представить себе не могла, что она пережила, потеряв всех своих детей.
— Так вот, я знаю Моргана с детства. Знаю так, как не знает никто… и ты…, - она слезла с табурета и посмотрела на меня снизу-вверх, заслоняя лицо от солнца маленькой рукой, — ты слишком много для него значишь… если он решился на то, что сделал… Хотя, я и говорила ему…
— Что сделал?
Спросила я, но ответ так и не получила послышался топот копыт, и мы обе обернулись.
— Да провались я сквозь землю! Как она узнала? Вот жеж ведьма!
Я в удивлении посмотрела на Мардж, а потом на всадницу, приближающуюся к дому. Она узнала ее раньше, чем я. И судя по реакции жена мельника не особо жаловала жену герцога. А это была именно она. Агнес. Одна. Верхом на Азазеле. Разодетая в атласный бирюзовый костюм для верховой езды. Красивая, изящная и такая аристократичная по сравнению со мной одетой в платье простолюдинки с волосами, спрятанными под чепец в сером фартуке, измазанном мукой.
Она грациозно спешилась, а я внутренне подобралась, чувствуя, что она приехала именно ко мне.
— Эй, ты, — крикнула она Мардж, — Вели напоить моего коня. А ты, — презрительно посмотрела на меня, — а с тобой я говорить буду. Пошли.
Мардж, вежливо поклонилась и пошла за водой, а я смотрела на свою соперницу, на ту, что имела все права на Моргана, носила его имя и спала с ним каждую ночь в одной постели и недоумевала, что ей нужно от меня. Зачем жене герцога приезжать ко мне, чтобы ощутить свое превосходство в полной мере? Сравнить нас? Понять, что ей нечего опасаться такой как я? В груди засаднило и стало трудно дышать при взгляде на ее светлые блестящие локоны и золотистую кожу. Представила, как его пальцы касаются ее лица, развязывают тесемки на корсаже платья, жадно поднимают подол и внутри все зашлось от боли.
— Чем обязана такому важному визиту?
— Многим. Помочь тебе хочу.
— Помочь?
— А что в этом удивительного? Я женщина юга и милосердие у меня в крови. Не то, что у вас… северян, холодных, как лед.
— Странно, — улыбнулась ей уголком рта, — вы преподносите милосердие, как некое достоинство расы, тогда как милосердие — это достоинство души и не имеет расовых различий и им не нужно хвастать.
Светлые глаза Агнес потемнели и сверкнули гневом.
— Ты имеешь наглость называть меня хвастливой?
— А разве я такое сказала? Я наоборот горю желанием узнать в чем заключается ваше милосердие ко мне и чем я его заслужила?
Агнес приблизилась ко мне и облизнула розовые аккуратные губы, предвкушая собственную речь я видела по ее глазам, что она взбудоражена и возбуждена.
— Я помилую тебя и позволю скрыться с наших земель. Дам золота, лошадь и отпущу. В лесах прячутся повстанцы из Блэр. Говорят, их там сотни. Они примут тебя.
Она говорила так, словно пообещала мне полцарства и принца в придачу и была уверена, что я соглашусь.
— Тебя не поймают, если обмажешься вот этим.
Она протянула мне склянку.
— Ни одна собака не учует твой запах. Я все предусмотрела. И… и говорят, что там, среди повстанцев видели Уильяма… Слышишь? Уильям жив!
Если бы я знала, кто такой Уильям было бы вообще прекрасно. Судя по всему, я должна сейчас обрадоваться. Возможно, будь я Элизабет Блэр это было бы мое спасение. Повстанцы и какой-то близкий мне Уильям. И не так уж безрассудно было бы бегство к тем, с кем я выросла. Но я не Блэр и люди, те, кто знали Элизабет, поняли бы это. Поняли бы очень быстро. Скорей всего меня ждала бы такая же участь, как и здесь. Сочли бы ведьмой. Да и… не выживу я, не доберусь к ним. Я и выживать не умею толком. Я дитя мегаполиса, привыкшая ко всем благам цивилизации. В походах я выкручивала ноги, была искусана комарами и почти всегда болела каким-то вирусом.
— Спасибо. Прекрасное предложение. Но я не стану бежать. Это безумие.
Глаза Агнес округлились и судя по всему она мне не поверила. Да и кто бы поверил в этот абсурдный отказ от собственного спасения.
— Безумие оставаться здесь после всех обвинений! Ты боишься? Я помогу тебе. Ты не одна. Тебя сопроводят до самой границы. Тебе нечего бояться.
Ее голос был мягкий и вкрадчивый, даже заносчивость испарилась. Она свято верила в то, что говорит и скорей всего именно так и было. Пусть и сделан этот жест далеко не из благих намерений.
— Что ждет тебя здесь? Только речное дно. Только унижения и боль.
Она была права. Ничего не ждало меня здесь… так же, как ничего не ждало меня и там. Умно поступила. Красиво. Избавиться от соперницы по-доброму, по-хорошему. Только откуда ей знать, что я не Блэр и что там меня скорей всего тоже ждет смерть. Возможно тот же Уильям, кем бы он ни был, убьет меня собственными руками, поняв, что я самозванка.
— Я не стану бежать. Спасибо, что пытались помочь мне… Но я остаюсь здесь.
Упрямо ответила, глядя ей в глаза и видя, что она не верит своим ушам.
— Ты в своем уме? Ты понимаешь от чего отказываешься?
— Я в своем уме и понимаю от чего отказываюсь.
От мягкости не осталось и следа, и глаза герцогини загорелись такой же ненавистью, какой горели при наших предыдущих встречах.
— Надеешься стать кем-то большим, чем подстилка? Надеешься завлечь его тем что у тебя между ног?
Наступая на меня, скривив лицо в гневной гримасе.
