— Ты и так моя. Пусть пока и не во всех местах.
Красноречиво посмотрел ей в глаза, заставляя вспомнить как упоенно она сосала мой член несколько дней назад на закрытой веранде и кончила, когда я пощипывал ее соски и потирал ее промежность сквозь панталоны, а потом трахнул ее служанку на той же веранде, под тем же розовым кустом. Удовольствие — это крючок, своеобразная приманка. Подсадить на удовольствие, с которого потом так сложно соскочить и наслаждаться, когда она смотрит на тебя как на Бога. А потом этому же и раздражаться. Но сейчас я не думал ни о ком, кроме голой ведьмы в просторной зале. Строптивой, зарвавшейся сучки, которая еще не знает какую участь ей приготовили.
— Я соскучилась… сегодня могу отправить Герду пораньше. Она сделает вид, что ничего не видит, и ты можешь прийти ко мне.
— Сегодня у меня другие планы, Агнес.
Улыбка тут же пропала с ее лица, и она жеманно пригубила бокал с вином. Никогда не церемонился с женщинами, не был любезным и учтивым. Единственное место, где я считал своим долгом их ублажать — это постель и то, если лично мне этого хотелось. Но я любил стоны, крики, исходящиеся потом и соком тела. Любил гортанные вопли оргазма и любил самые разнообразные способы его извлечения. Любил мольбы и мокрые от слез щеки.
И сейчас я представлял себе только одно лицо, искаженное страстью. Представлял себе ее грудь, ее живот, ее ноги, скрещенные в голенях. Ведьма с самым прекрасным телом из всех, что я когда-либо видел. С самым ослепительным лицом.
Я мог бы сделать ее оллой намного позже. Мог бы сначала жениться на Агнес, даже попытаться зачать ребенка с ней, как это делали другие Ламберты до меня, но я не хотел ждать. Я хотел ее. Заполучил и понял, что время истекло. Два года более чем достаточный срок ожидания.
И я не смог дождаться, когда ужин будет окончен, когда пьяные гости разбредутся по комнатам, а кто-то покинет мой замок. К черту. Я хотел это сделать сейчас, у меня пальцы сводило от этого желания. Встал из-за стола, когда народ был уже достаточно пьян и занят плясками и распеванием адорских песен о неверных женах, о девах, не дождавшихся женихов с войны или наоборот о шлюшках, готовых утешить воинов.
— Ты уходишь? — схватила меня за запястье, и я с трудом сдержался чтобы не сбросить ее руку.
— Я вернусь. Веселись.
— Мне не весело без тебя.
— Учись. Я не всегда буду сидеть у твоей юбки.
Я наконец-то шел по коридорам к НЕЙ. Чуть ли не рыча от нетерпения. Чуть ли не содрогаясь от него. Если бы я мог я бы вышиб дверь залы ногой, но зачем поднимать шум. Я пришел поиграть с моей игрушкой, рассмотреть ее, потрогать. И мое терпение лопалось, оно дрожало как натянутая струна дрожащая перед тем как порваться.
Я вошел в залу и закрыл за собой дверь, провернул ключ в замке. Жарко. Два полыхающих камина и зажжённые свечи нагрели стены и пол. Увидел, как она дернулась. Не знает кто пришел. Боится.
А мне в ноздри забивается запах ее тела. Чудно. Ведь я не должен его ощущать на таком расстоянии, а мне кажется, что каждая частичка воздуха пропахлась ее ароматом. Я не торопился, подошел к столу, налил в бокал вина.
Мычит тихо и боязливо, а у меня член дергается от звука ее голоса. Что это? Это чары? Неужели весь этот бред правда, и ведьма имеет такую власть над мужчинами? Или это я повернутый на ней сумасшедший?
Поставил бокал обратно на стол. С громким звуком, заставившим Элизабет вздрогнуть. Извивается, чтобы обернуться и увидеть кто вошел в залу, но веревки не дают.
Я приблизился, смакуя этот страх, смакуя срывающееся дыхание. О как долго я об этом мечтал и меня трясет самого, но далеко не от страха. Подошел к алтарю размеренными шагами, отдающими эхом в помещении и стал возле нее сзади. В эту секунду я ее ненавидел и желал.
Голод всегда граничит с ненавистью к тому, кто его породил, включая адскую зависимость от этой маленькой умопомрачительно красивой сучки с гордо вздернутым подбородком и томными глазами, меняющими свой цвет. Именно сейчас они вспыхнули ярко-зеленым, едва она меня увидела. И я хотел знать, что это означает. Почему они меняются… с чем это связано. Я собирался изучить ее вдоль и поперек.
— Это могу быть только я. Только твой хозяин, повелитель, владыка, господин. Больше никто. Ты принадлежишь мне в самом примитивном смысле этого слова, какой только можно придумать.
Я обошел алтарь и остановился напротив нее, в глухой тишине мои шаги снова отразились эхом от стен и потолка. Шумно выдохнул, глядя на, прикрытую тонкой материей грудь с твердыми камушками сосков, на тонкую талию и на волны распущенных волос по мрамору волос. Шаг к ней и тихим шепотом на ушко:
— О чем ты думала пока лежала здесь? О том, что тебя ждет? Разочаровалась, что я не исполнил угрозу или обрадовалась?
Взял ритуальный кинжал у ее изголовья и провел кончиком по ее шее.
— Ты знаешь, что такое голод, Элизабет? — она смотрит на меня, но лента не дает ей говорить, она впилась в ее рот и меня мучит сразу два желания сорвать ее и наоборот наблюдать как она мучиться не в силах кричать и сказать хотя бы слово.
— Ты когда-нибудь голодала? — я щекочу ее шейку за мочкой уха, любуясь россыпью мурашек по коже, — представь себе зверя, запертого в клетке, а перед ним за прутьями каждый день ставят роскошный благоухающий ужин. Каждый проклятый день, — откинул волосы на другое плечо и провел острием ножа по ключице.
— А зверю в клетку бросают крошки сухого хлеба. Он ест и смотрит на то мясо за прутьями и исходится слюной и диким адским желанием вырваться из клетки…
Острейшим лезвием повел по ее животу, едва касаясь, не оставляя даже царапины. Но достаточно ощутимо для того, чтобы все ее тело напряглось и застыло как камень.
— Как ты думаешь насколько он голоден и что сделает с тем ужином, — зашипел сквозь сжатые зубы, увидев гладкий лобок под плоским животом и начало тонкую впадинку, разделяющую ворота в рай… или в проклятый ад, который я собирался сегодня потрогать кончиками пальцев. Повел кончиком ножа обратно вверх и обвел им сосок сквозь ткань, потом сдернул надоедливую и раздражающую материю в стороны, сатанея от вида ее голой груди и таких нежных, словно нетронутых никем сосков. Наклонился к ее лицу и прорычал:
— Что он сделает с мясом, до которого вдруг дорвался?
Я не удержался и жадно провел языком по ее скуле, чувствуя, как она дрожит и наслаждаясь вкусом ее кожи.
— Ты слаще любого ужина, Элизабет…намного вкуснее и слаще и я, — обводя острием ореолы ее мгновенно напрягшихся вершинок и царапая самые кончики, заставляя ее трепетать то ли от страха, то ли от возбуждения.
— И я буду жрать тебя, пить, рвать на части. Может быть в иной последовательности… Но ты в моей власти.
Опираясь на руку, глядя прямо ей в глаза, я повел лезвием по ее губам, слегка царапая до крови и любуясь, как по пухлой нижней губке ее рта стекла тонкая струйка крови на подбородок.
