Взглянув поверх капота «акуры», Джеймс оценил расстояние до слепленного из чего попало строения – шагов двадцать. Он по-прежнему собирался попасть туда. Изнутри доносился механический шум. Незнакомец ходил, пыхтел, выдвигал ящик, захлопывал его, открывал другой.
Рядом что-то заворчало, и Джеймс вздрогнул. Рация! Каким-то чудом уцелевшая в его заднем кармане. Он совершенно забыл про нее.
– Джеймс, – прогнусавил Тэпп.
Он не ответил.
– Джеймс, ты там еще жив?
«Там»! Он имел в виду сухое русло.
Пока все идет хорошо.
Джеймс помедлил и, не сводя глаз с серой двери, откуда мог в любую секунду появиться Сватомир, нажал клавишу микрофона. Находясь в положении на острие ножа, он не хотел рисковать и громко говорить, но разве все, что сейчас с ним происходило, не было сплошным риском?
– Джеймс!
– Я здесь, – прошептал он сквозь зубы. – Я по-прежнему здесь.
– Отлично. Тогда один вопрос.
– Пуляй!
Тэпп то ли задохнулся, то ли что-то прокаркал. Джеймс сначала решил, что он чем-то подавился. Но не тут-то было – он так смеялся.
– Неплохо… ей-богу, неплохо.
– Что именно?
– Никто не ценит каламбуры. – Стрелок перевел дыхание, хмыкнул, шумно оскалился. – Как будто они ядовиты. Не понимаю… Утверждают, будто каламбуры – признак инфантильного сознания. Игра словами для умственно отсталых. Низшая форма юмора. Спасибо, Джеймс, сегодня выдался долгий день, я в этом нуждался.
– Попытка того стоила. С дальним прицелом.
– Недурно, Джеймс, учитывая, что ты сам у меня под прицелом.
– Я старался.
– Всегда считал, что хороший каламбур сам по себе награда.
Последнее замечание удивило Джеймса, и он рассмеялся, однако смех получился похожим больше на кашель. Тэпп остался собой доволен.
– С тобой все ясно.
Помоги мне, Господи, я смеюсь над каламбуром. Эль бы меня убила.
Джеймс прогнал все посторонние мысли и сосредоточился на серой двери. Она вот-вот откроется, незнакомец вернется в джип, и тогда помещение останется без охраны. Хотя и у Тэппа под носом. Он проникнет внутрь, узнает, что получится, поищет телефон, заберет оружие и предпримет, что будет возможно.
«Я перешел в наступление. Ход за мной».
За дверью что-то грохнуло. Вроде как хлопнули дверцей шкафчика из школьной раздевалки.
– Знаешь, что меня пугает, Джеймс?
– Что?
– Я не вижу снов. Никогда. – Снайпер облизал губы и помолчал. – Как полагаешь почему? Что-то не в порядке с мозгами?
– Ты, Джеймс, хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос?
– Когда был маленьким, я боялся, что это оттого, что у меня нет души. Не способен вызывать сны, поскольку во мне нулевая духовная активность. Думал, что, наверное, рожден без души. Или года в три-четыре, когда был совсем юным, подписал договор с дьяволом, но теперь не помню. А почему? Может, дьявол не позволяет? Много лет я ложился в постель в отчаянии и каждую ночь перед сном съедал по фунту «Мишек Гамми». Сладкое провоцирует сновидения. Молился, упрашивал, надеялся, что этой ночью я что-нибудь увижу, пусть хотя бы кошмар. Это означало бы, что с моей душой все в порядке.
Джеймс молчал.
– Глупо, но меня это до сих пор достает. Я понимаю, что ненормален. Нормальные люди не совершают таких поступков, какие делаю я. – Тэпп вздохнул, вызвав шорохи в динамике. – Скажи, Джеймс… забавно: мне страшно оттого, что я лишен чего-то, что, согласно моим научным убеждениям, вообще не существует.
Сватомир топал за дверью, и «химический фонарь» перемещался. Джеймс пожал плечами:
– Неужели договоры с нечистой силой заключают в четыре года?
– Заткнись!
– Это я так, к слову. Нотариально заверенная копия у тебя на руках?
– Ты издеваешься?
Джеймс не отрицал, но и остановиться не мог.
– Чисто теоретически: когда ты продал сатане душу, то что попросил взамен?
– Развить в себе способность к чему-нибудь, – быстро ответил Тэпп. – Невероятную, нечеловеческую способность к какому-нибудь делу. Любой ценой.
По прерии повеяло холодком, и он показался ответным эхом на слова снайпера. Джеймс прижался лбом к логотипу «акуры» на багажнике Роя. Он хотел, чтобы незнакомец поскорее вышел из халупы. Взлетевший раньше уровень адреналина внезапно рухнул, и он почувствовал себя ничтожным, будто мошка, намертво приставшая к оптике Тэппа. Да, он пытается отбиваться, но то же делали другие жертвы и до него. Растворился в совершенном в промелькнувшие десятилетия двузначном потоке убийств. Превратился в отметку в истории.
– А тебя что пугает, Джеймс?
И еще почувствовал себя обязанным. Ведь Тэпп обнажил перед ним свою рану или уязвимое место, и ему показалось естественным отплатить тем же странным старинным жестом уважения к врагу, каким обменивались противники, пока заряжали свои кремниевые пистолеты и готовились начать дуэльный отсчет. Ведь, если честно, между ними происходила дуэль. Между человеком с оружием и другим, пытающимся завладеть им.
– Джеймс, так что тебя пугает?
– Я… – Он вздохнул и тихо продолжил: – Ну хорошо. Мне восемь лет. В соседней комнате ругаются родители, а я стараюсь сосредоточиться на программе телеканалов. Мне нравится смотреть анонсы фильмов в маленьких квадратиках в углу экрана, но звук недостаточно громкий, чтобы заглушить крики.
Произнося слова, Джеймс уловил, как незнакомец возится за дверью, скрадывающей слабые, глухие щелчки.
– Он… мой отец настолько разозлился, что я слышу, как стучат его зубы. Слышу через стену. Затем шум новой перебранки. Мать что-то говорит насчет копов. Насчет «антисиноптиков». Ей что-то известно. С телефона трубку то хватают, то кладут, то хватают, то кладут. Вскоре все стихает, и родители пугающе долго молчат. Словно куда-то проваливаются. Я в недоумении и приглушаю звук телевизора. Заплакала мать.
В динамике рации шуршание, но Тэпп молчит.
– Это была тренажерная гиря. – Джеймс закрыл глаза и, чтобы не дрожал голос, прикусил верхнюю губу. – Одна из десятифунтовых гантелей с выпуклыми шарами на концах. Ярко-красная, идиотского вида. Отец схватил мать за запястье и прижал ее руку к кухонному столу рядом с плитой, словно палач к колоде. А тишина означала отказ поверить в происходящее. Вроде как: неужели ты это сделаешь? Может, они проделывали нечто подобное и раньше. Не знаю.
– Он сделал?
Джеймс не ответил.
– Отец размозжил ей руку?
Летом перед этим случаем мать повезла восьмилетнего Джеймса отдохнуть на Грей-Бич, где жила ее сестра с детьми. Дом был еще меньше их фермерского – ни электричества, ни водопровода, – но зато находился в полумиле от океана. Пробежка босиком по дюнам, забыв про мелкие неудобства, и ты на краю света под небом Атлантики. Песок был усеян панцирями мертвых крабов. Они казались побеленными надгробиями – сухие, трухлявые. И Джеймс решил, что должен их крушить, наступая на каждый, который встретит на шестимильной прибрежной полосе. Этот приглушенный песком звук – фарфоровый хруст и чавканье расплющивающейся плоти – был точно таким, какой он услышал, когда гантель опустилась на материнскую кисть.
