Я предлагаю продолжить – но не здесь, среди всех этих людей. Поясняю, что там есть человек, которому грустно, – не знаю, зачем я это говорю, то ли из желания похвастаться, то ли потому, что я такая заботливая, то ли желаю выглядеть заботливой в твоих глазах. Все как в тумане, мною руководят случайные импульсы. Весь вечер мы то танцуем с нашими друзьями, то выбегаем наружу, встречаемся у березы и продолжаем целоваться. Чем дальше, тем интенсивнее. В какой-то раз мы обмениваемся телефонами. Это сильно упрощает поиск подходящего момента для новой встречи у березы.
В час ночи вечеринка заканчивается, и два автобуса должны доставить участников обратно в Стокгольм. Мы сидим в одном из них на переднем сиденье – убедившись, что «Печальные собачьи глаза» сидят в другом, я могу без стеснения целовать тебя в темноте. Позади шумят и поют другие. Между поцелуями ты заставляешь меня слушать AC/DC в одном из твоих наушников. Я отвечаю, что мне они не особо нравятся, и упоминаю – как можно более небрежным тоном, – что пару раз работала с ними. Эти сведения не производят на тебя никакого впечатления, ты говоришь: «ага, послушай-ка, послушай вот эту», а потом опять целуешь меня. Поднимаешь меня и сажаешь верхом себе на колени. Мне нравится, когда ты поднимаешь меня, и нравится сидеть у тебя на коленях. Наконец-то я верхом на тебе.
Час спустя, когда автобус прибывает на площадь Медборгарплатсен, у меня по всему подбородку и щекам красные пятна от твоей щетины. Давненько я так не целовалась. Мы вылезаем из автобуса, и ты хочешь пойти ко мне. Я не разрешаю. Ты снова спрашиваешь и снова получаешь отказ. Тогда ты предлагаешь пойти к тебе. «Послушай, – говоришь ты, – я хочу спать с тобой». – «Нет, – отвечаю я. – Я намереваюсь спать одна». Вероятно, мне хочется казаться девушкой, которая не готова переспать с парнем в первый же вечер. Если бы мы пошли домой вместе, это бы точно произошло. Я не хочу, чтобы это происходило. Я хочу, чтобы это произошло. Хочу, чтобы было продолжение. Мы расстаемся. Я вижу, как твоя голова покачивается в такт музыке, когда ты удаляешься по улице Фолькунгагатан. Прежде, чем заснуть, я получаю от тебя эсэмэску. Ты пишешь, что я очень красивая и что ты хочешь снова меня увидеть.
Октябрь 2014
В половине седьмого я просыпаюсь рядом с Иваном. Отмечаю, что мы неплохо поспали. Вернее, все относительно, но для нас это довольно неплохо. Ивана, которому скоро девять месяцев и у которого появилась отдельная комната в новой квартире, куда мы переехали три недели назад, по ночам мучают кошмары. И он требует грудь от трех до шести раз за ночь. Поэтому по большей части я сплю рядом с ним, на матрасе на полу, хотя задумка была, что здесь мы снова будем по ночам одни – только ты и я. Вчера, после бесплодных попыток укачать его с десяти до одиннадцати, я приложила его к груди, от которой он уже не пожелал оторваться, и послала тебе эсэмэску – ты сидел и работал в кухне. Я написала, что сегодня мне опять придется ночевать у Ивана, а ты ответил: «о’кей» и «спокойной ночи». Вскоре я услышала твои шаги в коридоре. Погасив все лампы в гостиной, ты почистил зубы в ванной и собрался идти ложиться.
Заснула я не сразу. Вместо этого я стала искать информацию в интернете, забив в поисковик «ночные кошмары у маленьких детей», и прочла пару медицинских сайтов, несколько статей в газетах и ссылки на сайте «Семейная жизнь». Перелопатив несколько источников и глубоко поразмыслив над тем, могут ли Ивана мучить ночные страхи, – похоже, это обычно бывает с детками постарше, – я пришла к убеждению, что Ивана действительно мучают кошмары, именно поэтому он так безутешен по ночам. Почти всегда это начинается примерно через час после того, как он заснул. Все совпадает с теми описаниями, которые я нашла в интернете. Я сделала скриншот одного из них и снова послала тебе эсэмэску. «Мне кажется, у Ивана ночные кошмары, взгляни», – написала я и приложила описание. Ты не ответил. В твоей спальне было тихо. Я подумала, что ты спишь. Или лежишь читаешь, и тебе лень отвечать. Вскоре после этого я заснула.
Когда мы просыпаемся, я чувствую, что почти выспалась. Кошка не выла под дверью комнаты Ивана, как она иногда делает, а Иван прикладывался к груди всего два раза – после того приступа страха около полуночи. Он в отличном настроении и готов выбраться из нашей временной постели на полу, чтобы отправиться по квартире навстречу приключениям. Я беру его на руки и говорю, что сейчас мы пойдем разбудим папу. Когда мы открываем дверь, нас уже поджидает недавно проснувшаяся кошка, которая позволяет себя погладить – и мы идем дальше в спальню, где лежишь ты.
Я сажаю Ивана на постель, чтобы он мог подползти к тебе – пусть это будет первое, что ты увидишь, когда откроешь глаза. Произношу: «Доброе утро, папочка!» – тем тоном, которым я говорю, когда на самом деле обращаюсь к Ивану, хотя и разговариваю с кем-то другим. Обычно с тобой. Иван берет курс на изголовье кровати, но едва он начинает ползти, как я замечаю: что-то не так. Ты лежишь в такой позе, в какой никогда обычно не спишь. Согнувшись, на боку, подавшись вперед, уткнувшись лицом в подушку. И цвет кожи у тебя какой-то не такой. Он светлее, чем обычно. И какой-то безжизненный.
Я боюсь прикоснуться к твоей лодыжке, торчащей из-под одеяла в ногах кровати, где я стою. И все же заставляю себя это сделать. Она холодная. Светлая. Не отзывается на прикосновение моих пальцев. В ней не пульсирует кровь. Тебя уже нет. Ты мертв.
Теперь все происходит на рефлекторном уровне. Подхватив Ивана, я держу его одной рукой, пока мой мозг, отключив все чувства, велит мне действовать рационально – рационально, как никогда ранее. Я звоню в «Скорую» и, когда мне отвечает диспетчер, на одном дыхании сообщаю, что произошло, как зовут тебя, как зовут меня, где мы живем и какой код на двери парадной. «Вы должны приехать поскорее, прямо сейчас, я не могу оставаться здесь одна», – заканчиваю я. Иван тянется к кровати, и я крепко прижимаю его к бедру – возможно, слишком крепко.
Женщина в трубке просит меня говорить помедленнее и пощупать пульс у тебя на шее – я возражаю, что в этом нет смысла, но все же делаю, как она говорит. С Иваном на бедре, зажав телефон между плечом и ухом, я ищу свободной рукой пульс у тебя на шее. Шея холодная. Ты не жив. Я снова говорю женщине в трубке, что это невозможно, пульса нет, он не дышит.
Не знаю, зачем я это делаю, но я беру тебя за плечо. Поворачиваю твое тело, хотя знаю, что ты мертв. Ты тяжелый – я почти теряю равновесие и чуть не падаю на тебя, пытаясь повернуть тебя лицом вверх. Твоя левая щека отрывается от подушки – кожа у тебя желтая и сморщенная от ткани, на которой ты лежал. Один твой глаз – тот, что лежал на подушке, – приоткрыт. Твой синий глаз совсем не такой синий, как обычно. Он посерел и никогда уже не посмотрит на меня или нашего сына. Увидев этот глаз, я выпускаю твое плечо. Твое тело падает обратно в то положение, из которого я его потревожила. Ты мертв, в этом не может быть сомнений – и я не могу оставаться в комнате ни минуты.
Об этом я сообщаю женщине-диспетчеру и кладу трубку. Накрываю Ивана одеялом, надеваю слинг и сажаю в него сына, накидываю на плечи кофту. Кошку я запираю в ванной, поставив ей туда еду и воду. Следующий человек, который войдет в квартиру, будет уже кто-то другой, не я – важно, чтобы она не сбежала.
