Я выхожу из машины, и мы все вместе идем к двери подъезда. Мимо скамейки, на которой мы сидели сегодня утром. Мимо почтовых ящиков возле лифта. Я думаю только об одном – только бы мне не встретить никого из соседей, не хочу ничьих взглядов. Пожалуйста, хоть бы нам подняться в квартиру без случайных встреч. Если мы справимся с этим, то справимся и со всем остальным.
Декабрь 2009
Прошло почти полгода с того дня, как я заявила тебе – дескать, ау, к твоему сведению, мы с тобой вместе, ты и я. Я твоя девушка. Ты мой парень. Все об этом знают, пора и тебе понять, как обстоит дело.
Я сказала это полушутя, полусерьезно. Мы находились на лужайке за сценой на фестивале в Даларне. Было так поздно, что вокруг уже опустилась тьма. Часов одиннадцать-двенадцать. Мы были не совсем трезвые. Сидели на траве вместе с друзьями, пили дорогое пиво из пластиковых бутылок, и вдруг ты поднялся, попросил внимания и заявил, что хочешь кое-что сообщить. «Мы вместе, я и Карро», – с важным видом провозгласил ты. Наши друзья вопросительно посмотрели сперва на тебя, потом на меня, потом снова на тебя. Кто-то засмеялся. Кто-то сказал «да» – со знаком вопроса в конце. Да? Расскажи нам то, чего мы не знаем. Ты произнес это снова, словно пробуя слова на вкус – казалось, тебе понравилось их произносить. Ты снова уселся. Поцеловал меня. Назвал своей девушкой. Помолчал, словно что-то обдумывая. И добавил: «Но я всегда буду праздновать Рождество у своих родителей. Просто чтобы ты знала. Чтобы не делать из этого проблему. Я никогда больше не захочу нигде находиться на Рождество. Вот и все».
И вот настал сочельник, и вчера ты, веселый и довольный, уехал к своим родителям. Я расспросила тебя о том, как у вас принято праздновать, – похоже, ваши традиции мало отличаются от того, что принято в других семьях. Разве что за исключением подарков – вы отказались от них с тех пор, как ты, твои братья и сестра выросли. В остальном же все узнаваемо. Вечером накануне сочельника ты печешь шафрановые булочки. Твоя мама наряжает елку, которую твой отец украл, или получил в подарок, или купил – не уверена по поводу деталей – в лесах вокруг вашего дома. Вы запекаете ветчину и поздно вечером пробуете эту ветчину, копченую баранину и пьете рождественское пиво. Ты ложишься спать на диване в гостиной, скорее всего, в окружении кошек. Твой папа засыпает первым. Твоя мама ложится последней – как всегда, она бодрствует часов до трех ночи. Утром сочельника вы едите блины с размороженной малиной нового урожая. В первой половине дня к вам присоединяется твой младший брат. Потом я точно не знаю, что именно происходит – вероятно, вы готовите еду и снова едите. Долго не ложитесь, разговариваете и играете в настольные игры. Потом наступает первый день Рождества. Все то же самое, но приезжает твой старший брат с семьей, друзья твоих родителей и твоя тетушка. На второй день Рождества ты возвращаешься домой. Примерно так, насколько я поняла, все это происходит. И еще я поняла, что Рождество, при всей его банальности, для тебя очень важный праздник.
Сама я уже давно разлюбила Рождество. С тех пор, как мои родители развелись – еще в восьмидесятые годы – и мой папа умер от рака – еще в девяностые, – меня не покидает ощущение, что осталось множество каких-то половинчатых семей, и мне за несколько дней предстоит пройти бесконечную игру по станциям. Один день с мамой и младшим братом. Один день с мамиными родственниками. Еще день с мачехой, младшей сестрой, сводной сестрой и всеми ее детьми. Еще день с папиной родней. И теперь, начиная с этого года, еще один день с твоей семьей. Отдохнуть не удается. Но я не хочу казаться неблагодарной, поэтому изо всех сил пытаюсь демонстрировать радость и энтузиазм. Твой отец встречает меня у автобуса, когда я еду к вам в первый день Рождества. Он в отличном настроении – и в его случае я склонна думать, что радость искренняя.
Вечером мы играем в «Монополию», и ты выигрываешь; уничтожаешь меня медленно и с таким огромным наслаждением, что в какой-то момент я начинаю шипеть: «Да заткнись ты уже» – и твоя мама это слышит. Я уже знаю, что ты ужасен, когда выигрываешь – не можешь удержаться, чтобы не воткнуть нож в бок противнику и не повернуть на несколько оборотов. Сама я ненавижу проигрывать и к тому же ненавижу «Монополию» – проигрывать в нее особенно унизительно. Проходит несколько часов, прежде чем ты проиграешь. Когда я прошу тебя заткнуться, так что твоя мама слышит, ты начинаешь хохотать и берешь мою руку через стол, за которым мы сидим. Я так зла, что отталкиваю твою руку, но потом, устыдившись твоей мамы, снова хватаю твою ладонь и выжимаю из себя смешок, который должен был получиться милым, но на деле более всего напоминает ведьмины хрипы.
Когда мы ложимся спать, я уже отошла от своего поражения, а ты перестал поворачивать нож в ране. Шепотом я спрашиваю тебя, не обиделась ли твоя мама, что я так резко зашипела на тебя. Ты отвечаешь, что мне не стоит забивать себе этим голову. По-твоему, ей скорее всего показалось, что это было забавно. И что так тебе и надо. Я решаю больше об этом не думать, в темноте мы говорим друг другу спокойной ночи, я целую тебя в щечку, поцелуй в щечку переходит в поцелуй в губы, а после мы занимаемся сексом, потом засыпаем, а когда просыпаемся, уже настал второй день Рождества, и скоро долгие праздники закончатся. Наконец-то.
Октябрь 2014
В прихожей стоит запах кофе, и мой брат, мой любимый брат и лучший друг, раскрывает мне свои объятия. На некоторое время я исчезаю в его объятиях, закрываю глаза, плачу, хриплю, заливаюсь соплями, не хочу вылезать. Все же заставляю себя выбраться, и там, позади него, стоит его девушка. А за ней – одна из моих лучших подруг. Все они обнимают меня, разговаривают со мной мягко и негромко, пытаясь не раздражать, желая облегчить ситуацию, но не знают, как это сделать. Мне плохо. Кажется, меня вот-вот вырвет. Брат дает мне в руки чашку кофе. Указывает в сторону кухни, где на столе стоят хлеб, сыр, сладости и булочки. В животе у меня все переворачивается. Я отвожу глаза. Я оглядываю наш дом – с этого момента принадлежащий только нам с Иваном.
В квартире и вправду сделана генеральная уборка. Полы сияют. Все мелочи убраны, в прихожей никаких следов твоего пребывания – твои куртки, шапки и ботинки убраны подальше небольшой бригадой, работавшей в квартире со вчерашнего дня. Мне говорят, что вещи сложили в коробки, но пока оставили их в кладовке в ожидании моего решения, что я хочу с ними сделать. Я не знаю, чего я хочу. Не могу принять никакого решения по поводу вещей – помимо того, что их необходимо убрать из поля моего зрения. Начинаю формулировать предложение, но не могу его закончить. Типа – я хочу, чтобы они исчезли, но на время. Брат кивает и начинает выносить коробки на чердак еще до того, как я успеваю заглянуть в кладовку.
Я же хочу заглянуть в спальню, где ты умер.
Я движусь в том направлении. Дверь приоткрыта, и из комнаты в прихожую льется свет – солнце сияет прямо над балконом. Мне хочется зайти в комнату, но я не решаюсь. Я хочу не бояться там находиться, думаю о том, что должна вернуть ее себе. Образ твоего тела в постели, твоей лодыжки, торчащей из-под одеяла, настойчиво стучится в сетчатку. Мое сердце стучит в такт. Я захожу внутрь. Сутки назад ты все еще лежал здесь. Сейчас здесь без тебя невыносимо пусто.
