Всплеснула руками мать.
– Да не пара он тебе, Вестушка, слишком простой для тебя, примитивный… А ты у меня и умница, и красавица…
Она опять про Гриня. Вовремя он посватался – оправдал мое черное настроение перед родней.
А мама-то как хорошо про меня сказала, тепло.
Только я умница, у которой ни одной дельной мысли на уме.
Бедное тесто подвергалось таким же активным нападкам моих рук, как когда-то манекен на заднем дворе у Кея.
«Если не отыщу способ открыть дверь, не вернусь в Пайнтон…»
А отыскать его могу, пока еще действует дар. Давай, Веста, думай…
Солнце жарче банной печи, курлыкает песней птиц ясный полдень, а у меня в голове снова Варви – помоги, помоги, помоги… Она ни разу не отказала, всегда шла со мной к двери, а я пыталась увидеть, что же нужно сделать. Но старуха не доходила, оседала на тропу.
«В прошлый раз она нарисовала мне какой-то символ на руке…»
Вспомнить его детально не удавалось. Может, если бы я смогла, то повторила бы его себе сама? Успех маловероятен, потому что бабка вдовесок что-то шептала, колдовала – плела словесный «код» активации, спросить про который напрямую нельзя. В воображении я многократно правдами и неправдами завлекала отшельницу в лес, доводила до поляны, а после указывала на дверь – толку ноль. Портал реагировал только на странные пассы, которые заменяли Варви нарисованный когда-то на моем запястье вензель. А пассы эти (почти всегда разные) я не понимала и запомнить не могла. После старуха испускала дух.
Ну, почему? Почему везде тупики?
К обеду у меня разболелась голова – дар слабел и уходил, я чувствовала. Все труднее становилось рассмотреть и услышать очередной диалог, все сложнее получалось концентрироваться на словах и лицах. К четырем вечера боль в голове усилилась до постоянной, пульсирующей, к шести я совершенно перестала видеть «кадры будущего». Бродила по краю села – раздосадованная, обиженная на жизнь, – терла по лицу слезы.
Я не успела найти путь! Как теперь я вернусь к Кею? У меня было на это три дня, но я профукала их – то занималась другим, то отдыхала. Как теперь? Куда? Сама я портал открыть не могу, Варви, чтобы уберечь, просить не стану. Агап не поможет.
Вот так.
А Кей все дальше, теперь уже почти безнадежно далеко. Утолщалась между нами с каждой секундой стена; отмирала, как поврежденный хвост ящерицы, надежда.
Я должна, должна, я хочу назад…
Порог родной избы я переступила, когда начало темнеть, – с гудящей, словно поврежденный провод, головой, с ноющей шеей и затылком.
– Мой руки, садись ужинать, – произнес, толкая вверх-вниз ходунок умывальника и споласкивая от мыла ладони, батя.
Вспомнились краны на вилле Фредерика. Удобная ванная, душевая, бассейн…
– Не хочу, – обронила я глухо и ушла к себе.
Никогда не думала, что Терран – целая планета (гуляй – не хочу) однажды станет мне тюрьмой.
* * *
Мир Уровней. Пайнтон.
Кей.
(ЦИФЕi – Иллиум)
С самого утра Кей шагал, не разбирая дороги. Не вчитывался в названия улиц, не смотрел на номера домов – сворачивал туда, куда указывало наитие. Ходьба помогала главному – выжигала злость, все оттенки которой он прочувствовал, силясь заснуть этой ночью.
«Гребаные Информаторы».
Ему хотелось пинать урны, срываться на ком-нибудь; и где-то близко кружило подступающее отчаяние.
А поддаваться безнадеге Кей не привык. И потому переставлял ноги – лишь бы не сидеть, не жалеть себя, не думать.
Миновало одиннадцать утра, затем полдень. Три часа, четыре…
К пяти он устал.
Остановился, огляделся, понял, что раньше в этой окраине города не бывал – сколько километров отмотал – двенадцать, пятнадцать? День, несмотря на осень, как назло душный, жаркий; за плечами мотался пустой бесполезный рюкзак. Гудели стопы; тоскливо ныл желудок.
Вокруг жилой потрепанный, далекий от центра квартал – потрескавшаяся пыльная штукатурка домов, неширокая и не слишком уютная улица. Чуть дальше мост через унылую безымянную речку – тоска.
– Мистер, подай на еду?
Бездомные за последние двое суток попадались ему чаще, чем за всю предыдущую жизнь. Совпадение? Он и раньше их терпеть не мог, но теперь к месту – седой старухе он протянул свой рюкзак, в котором болталась зубная щетка и паста, а также запасное нижнее белье.
– Бери.
Косматая и неопрятная женщина с пропитым, и оттого неприятным лицом, осторожно приняла чужую ношу. А выражение удивленное – зачем?
Он не знал, зачем. Просто потому что это все, что у него осталось, потому что ва-банк. Больше отдавать нечего.
На улице жарко, в голове пусто; на востоке набухала гроза.
Кей больше не знал, что делать, куда идти. Издох не физически, но мысленно, не понимал, о чем нужно думать, что чувствовать. Он отдал все, что имел. Видимо – не хватило. Мелькнула мысль про одежду и обувь, но он откинул ее – бред. Уж если не сработало остальное…
Не заметил, когда от него – человека с пустым взглядом – ретировалась прочь старуха. Слушал, как грохочет далекий пока еще гром, с апатией ощущал, как усиливается, свежеет ветер. Скоро ливанет.
Он впервые сидел прямо на земле, привалившись спиной к шершавой некогда желтой стене панельного дома. Сверху козырек чужого балкона; а вокруг бьет ливень. Грохот; брызги в лицо, на одежду, сложенные на коленях ладони. Пусть. Ему вдруг стало все равно – он впервые в жизни потерялся совершенно. Длительная прогулка опустошила не только желудок, но и голову, чему он был рад. Не осталось ни дальше, ни ближе, ни завтра, ни вчера – только непонятное сейчас, где он заблудился и никому не нужен. Что дальше?
Кей не знал. И потому прикрыл глаза, провалился в безмыслие – научился этому на войне: отключаться, невзирая на внешние обстоятельства. «Перезарядка» – так он это называл.
Весь мир превратился в потоп, шум льющейся с неба воды и редкие вспышки молний. Пахло мокрой пылью.
(Цифеi – Джаггернаут)
Очнулся он оттого, что услышал, как в соседнем проулке надрывно кричит женщина. Точнее, старается кричать – надрывает связки при зажатом чужой ладонью рте. С места сорвался, не думая. Не женщину – молодую девушку – обнаружил прижатой к стене того же дома, у которого сидел сам. И еще троих молодых ребят, судя по фигурам, дружбанов спортзала.
«Не хлюпики, не имбицилы, – отметил автоматически, – а взгляды волчьи».
У бабы уже порвана блузка и испорчен лифчик – одна грудь наголе. И визг истошный, нечеловеческий.
– Не визжи, сучка… Давай по-тихому…
Они желали – прямо здесь, под дождем, пока мирные граждане сидят по домам, – пустить ее по кругу.
