— Согласен и здесь. Отчасти. Он в какой-то степени хуже — он навязчив. Он строит грандиозные планы строительства и мечтает возродить Запад. Чего это стоит? Огромных денег. И пока он их получает, он не обращает внимания на то, каким образом эти деньги получены и как страдают от этого люди.
— У тебя есть план? — спросил Максентий, земельный магнат, пострадавший от рук головорезов Каппадокийца.
— Да, есть. Сейчас идеальный момент для переворота. Юстиниана ненавидят. Он же слаб. Армии в столице нет — лишь несколько сотен наёмников-германцев да дворцовая стража. Последних вообще можно не считать — игрушечные солдатики, которые к тому же сразу перейдут на нашу сторону, если мы победим. Присоединятся к нам и придворные, и дворцовые сенаторы — все они аристократы. На место Юстиниана есть три прекрасные кандидатуры: три племянника покойного Анастасия, все они сейчас в Константинополе... И все они — настоящие римляне, как и мы с вами. Ипатий, возможно, был бы наилучшим выбором, он популярен в армии, успешный и удачливый полководец. Но нам придётся учитывать лишь одно: сейчас он и его брат Помпей заперты во дворце и наверняка останутся там, пока не стихнут беспорядки. Таким образом, в нашем распоряжении только третий племянник — Проб.
— А сам Проб в курсе, что его ожидает порфира? — сухо спросил один из сенаторов.
— Нет — и не должен об этом знать. — Юлиан пристально оглядел собравшихся, подчёркивая важность момента. — Проб — осторожный человек, он никогда не пойдёт на захват власти. Его нужно возвести на трон, преподнеся это как свершившийся факт. Завтра на Ипподроме мы объявим его императором, и плебс поддержит нас — обязательно поддержит! — а тогда уже Проб не сможет отказаться.
— А ты готов взять на себя роль Нимфидия?
[53] — спросил Мефодий.
Аникий скромно поклонился.
— При условии, что большинство из вас одобрит мой план, — да.
— В таком случае я назначаю Гая Аникия Юлиана нашим представителем! — торжественно сообщил Мефодий. — Кто против, поднимите руку.
Не поднялась ни одна рука...
ДВЕНАДЦАТЬ
Ипатий и Помпей заплатили отступные
и потеряли Империю прежде, чем
получили её...
Комес Марцеллин. Хроники
В среду, в четырнадцатый день января, восход солнца осветил дымящиеся руины. Вскоре из дворца пришли известия, что гонки на колесницах состоятся и сегодня; император вновь будет на них присутствовать. Изрядно труся, но вместе с тем надеясь, что совет его супруги был верным, Юстиниан, сжимая в руках Евангелие, поднялся по винтовой лестнице в кафизму в сопровождении мандатора и префекта города. На этот раз он и сам чувствовал почти осязаемую враждебность, исходящую от молчаливой толпы. Чуть помедлив, он послал эдитору распоряжение отменить гонки — люди явно были не в том настроении, чтобы развлекаться.
— Боюсь, они будут требовать твоей отставки! — шепнул Юстиниан префекту Эвдемону. — Я вынужден буду согласиться... но не волнуйся, это ишь временная уловка. Как только всё успокоится, я восстановлю тебя в должности.
Демарши приблизились к императорской ложе и повторили свою просьбу: укрывающиеся в церкви Святого Лаврентия должны быть помилованы и отпущены.
— Кроме того, цезарь, мы требуем, чтобы ты уволил троих: Трибониана, который продаёт правосудие, словно торгаш на рынке; Эвдемона, который на требования народа отвечает ударами дубинок; и, наконец, самое главное — Иоанна Каппадокийца, виновного в непомерной жестокости по отношению к римским гражданам. Его жадность и безжалостность разрушили жизнь тысяч добрых людей по всей Империи.
Толпа одобрительно загудела. Юстиниан поднялся со своего места. Сжимая Евангелие левой рукой, он возложил правую руку на Священное Писание и кивнул мандатору:
— Передай им, что я согласен.
Выйдя вперёд, доверенный секретарь провозгласил зычно и торжественно:
— Наш мудрый и милосердный Август услышал ваше ходатайство и согласен помиловать двоих преступников, укрывающихся ныне в церкви Святого Лаврентия! Квестора
[54] же и префекта города император отстраняет от их должностей немедленно и прямо сейчас.
Приглушённый вздох, словно рокот далёкого прибоя, прокатился по толпе, и Юстиниан с облегчением решил, что кризис миновал. Молчаливое одобрение людей, несомненно, означает — как это уже бывало и раньше, с другими императорами, — что народ успокоился и возвращается к нормальной жизни...
Тем неожиданнее для него прозвучал громкий и звучный голос:
— Ты лжёшь, свинья! — затем говоривший обратился к толпе. — Не позволяйте себя обмануть! Его обещания ничего не стоят, они даны лишь по принуждению, потому что он слаб. Он нарушит их, едва вы разойдётесь по домам.
Настроение толпы мгновенно изменилось — на смену согласию пришли подозрения. Вчерашняя оргия разрушения отнюдь не утолила их жажды справедливости и обиды на власть имущих. Слова говорившего напомнили им о том, что вчера они властвовали над городом и могут отомстить. По Ипподрому вновь раскатился зловещий гул.
— Давайте изберём нового императора! — продолжал оратор, высокий властный человек, в котором Юстиниан узнал Гая Аникия Юлиана, одного из влиятельных сенаторов и члена римской диаспоры, бежавшей от власти варваров с Запада. — Давайте заменим его на того, в ком сочетаются честность, смелость и стойкость, на племянника покойного императора Анастасия. Граждане Нового Рима, я предлагаю избрать Проба Августа!
Над Ипподромом воцарилась тишина. Все были ошеломлены. Потом над толпой взмыл одиночный крик — и его быстро стали подхватывать ряд за рядом.
— Проб Август! Проб Август! Проб Август!
Недоверие обернулось паникой. Юстиниан едва ли не бегом скрылся во дворце. Здесь он собрал военный совет. Помимо него присутствовали Марцелл, капитан дворцовой стражи, и двое самых доверенных его офицеров — командиры двух когорт германских наёмников: молодой Велизарий и опытный ветеран нескольких кампаний Мундус. Этим троим Юстиниан, едва удерживая рыдания, рассказал о случившемся на Ипподроме.
— Друзья! Я признаю: я в полной растерянности и не знаю, что мне делать! — заключил император полным отчаяния тоном. — Я был бы очень благодарен вам за совет.
Первым заговорил Велизарий.
— Цезарь, мне кажется, положение трудное, но не безвыходное. Снаружи собрался сброд, у которого пока нет лидера. Я очень удивлюсь, если мы с Мундусом, нашими германцами и дворцовой гвардией не разгоним их немедленно.
— Но ваших людей здесь менее двух тысяч, а дворцовой гвардии вдвое меньше! — в отчаянии воскликнул император. — Соотношение, по крайней мере, сто к одному, как ты можешь рассчитывать на успех?
