Но теперь Первоход хотел, чтобы стекла были повсюду. Прошка не одобрял этого и втайне удивлялся глупости Глеба. Стекла дороги и хрупки. Вдарь по стеклу кулаком или швырни в него камень – и ничего не останется, кроме россыпи прозрачных твердых брызг. К чему переводить деньги казны на подобные пустяки?
Впрочем, обсуждать указы и распоряжения Глеба Первохода в тереме было запрещено. Каждого, кто хулил его новшества, было приказано ловить, класть на лавку и хлестать плетьми по мягкому месту, покуда не образумится и не перестанет злословить.
Перед самым началом урока к Прошке, дымящему в углу самокруткой (привычку эту он втайне перенял у Глеба), вдруг подошла купеческая дочка Млава. Остановившись рядом с Прошкой, она несколько мгновений молчала, а потом вдруг спросила:
– Прошка, а правду говорят, что ты знаком с советником Первоходом?
– Правду, – небрежно обронил Прошка, потягивая бутовую самокрутку.
– А про то, что ты ходил с ним в Гиблое место, тоже правда?
Прошка усмехнулся и щелчком пальца стряхнул с самокрутки пепел.
– Было дело, ходил. А тебе-то что?
Млава опустила взгляд и слегка порозовела.
– Да так, ничего. – Она еще немного постояла молча, потом снова подняла взгляд на Прошку и тихо спросила: – А почему ты перестал ходить в театр?
Прошка дернул уголком губ и презрительно проговорил:
– Не люблю лицедейства. Пустое это.
– Пустое? – На этот раз щеки девчонки вспыхнули обидой. – Да что бы ты понимал – «пустое»!
– Да уж кой-чего понимаю. – Прошка дотянул самокрутку до губ и небрежно швырнул окурок в ведро. – Суетитесь там, воображаете… Но все это пустое. В жизни ничего такого не бывает.
– Не бывает? – Млава прищурила синие глаза. – А как бывает?
– Да так. Задираешь девке подол и…
Прошка осекся, не выдержав взгляда вспыхнувших девичьих глаз.
– И ты задирал? – сухо поинтересовалась Млава.
– А то как же, – пробубнил Прошка. – Случалось.
– И мне можешь?
Прошка не нашелся, что на это ответить, и покраснел как вареный рак. Млава улыбнулась и сказала:
– Дурень ты, Прошка. Дурень и хвастун. А хочешь, сегодня вечером по Торжку погуляем?
От такого предложения Прошка растерялся окончательно.
– Как… погуляем? – пробормотал он.
– Вдвоем. Как парень с девкой. – Млава снова улыбнулась. – Мы ведь с тобой уже большие. Скоро будем совсем взрослые.
Прошка несколько секунд молчал, пораженный до глубины души, потом тихо пробормотал:
– Добро. Давай погуляем.
– Во сколько? – уточнила Млава.
– Сама скажи.
– Перед закрытием Торжка?
– Добро, – снова кивнул Прошка.
Млава одарила Прошку лучезарной улыбкой, поправила быстрым движением белокурый локон, выбившийся из-под платка, повернулась и зашагала к классам.
6
Прошка с нетерпением дождался вечера. Пред тем как выйти из дома, он внимательно оглядел одежду. Кафтан на нем был богатый, шапка – оторочена мехом норки, сапоги – яловые, новенькие и так тщательно натертые жиром, что от блеска их слепило глаза.
На перевязи у Прошки висел короткий обоюдоострый меч-скрамасакс. На другом боку красовался кривой печенегский кинжал в отделанных серебряной инкрустацией ножнах.
Когда Прошка вышел на улицу, небо начало сумерничать. По дороге к Торжку он тщательно обходил лужи и выбирал лишь сухие твердые места, не желая запачкать сапоги и край кафтана грязью.
Прошка потратил много времени на выбор наряда и теперь боялся опоздать. Чтобы сократить путь, он свернул в темный переулок и вскоре сильно об этом пожалел.
Жулики появились внезапно. Двое – Писк и его верзила-сподручный – встали прямо перед Прошкой, а еще трое преградили сзади путь к отступлению.
– Гляди-ка, кто тут! – осклабился Писк. – Никак Прошка-оборванец? Экий ты теперь важный да надутый.
У ног Писка вертелась черная собака-дворняга. Она вышагнула вперед и, ощетинив загривок, зарычала на Прошку.
– В школу небось ходишь? – ухмыльнулся верзила. – Ходишь, признавайся!
– Хожу, – ответил Прошка, угрюмо глядя на Писка, и положил руку на меч.
Писк, казалось, не заметил этого движения.
– А кафтанчик-то на тебе парчовый! – с насмешливым восхищением заявил он. – Дашь поносить?
Прошка прищурился и процедил сквозь зубы:
– Не дам.
– Чего так?
– Свой надо иметь.
Черная собака, стоявшая возле Писка, сделала пару шагов навстречу Прошке и снова зарычала.
Пальцы Прошки, лежащие на рукояти меча, слегка подрагивали. С одной стороны, ему было до ужаса страшно. С другой – в душе его поднялась разбойная, разухабистая удаль, о которой он почти позабыл. Прошка прекрасно понимал, что ему достанется. Однако азарт заставлял его сердце биться быстрее и сжиматься от радостного предвкушения побоища.
Когда-то отец Прошки любил приговаривать, что боги сотворили мужика для трех вещей: драться, пахать да бабу мять. Прошка твердо это усвоил и едва ли не с младенчества умел орудовать кулаками.
Воры оглядели Прошку с ног до головы, потом верзила усмехнулся и спросил:
– Ну что, Писк? Бить будем или так отпустим?
– А это как сам он захочет, – небрежно ответил Писк. – Слышь, барчук? Чего оцепенел-то? Сымай кафтан и сапоги. Да штаны не забудь, пока не обмочился!
Воры заржали. Прошка почувствовал, как глаза его заволакивает гневная пелена. Он разлепил губы и хрипло предложил:
– А ты поди и сними, раз такой смелый. Или духу не хватает?
Взгляд вора похолодел. Он сунул руку в карман и вынул нож. Прошка отступил на шаг и молниеносно выхватил из ножен меч. Клинок блеснул в лучах заходящего солнца и заставил молодых воров нахмуриться.
– Гляди-ка, Писк, этот гад меч достал, – неуверенно произнес один из тех, что стояли у Прошки за спиной.
– С мечом али нет, а нынче я его возьму, – презрительно отозвался Писк. – Никуда не денется.
Прошка крепче стиснул рукоять меча и холодно предупредил:
– Рубить буду насмерть. Коли подвернется твоя шея, Писк, не обессудь.
Вор усмехнулся, глянул на свою собаку и насмешливо процедил:
– Ну что, Трезорка. Кажись, у тебя сегодня на ужин будет свежее мясцо.
Пес облизнулся и завертел хвостом. Воры вновь засмеялись. И вдруг пес насторожился, постоял пару секунд, будто оцепенев, а потом, резко сорвавшись с места, с лаем бросился к темному углу избы.
