К часу ночи все приготовления были окончены. Приказ о вооружении горожан, разосланный по всем кварталам и конфрериям Парижа, был исполнен в точности.
Уже вооруженные толпы стали показываться на улицах, производя непривычный шум
[48]. В некоторых местах горели факелы…
Несколько человек, из числа живших подле Лувра гугенотских дворян, выбегают на улицу узнать причину этого движения взад и вперед, этого шума и стука, производимого оружием. Они спрашивают и бегут в Лувр.
У ворот дворца стоял наготове небольшой отряд гасконцев. Они не упускают случая пошутить над бегущими гугенотами. Завязывается ссора, и несколько человек падают мертвыми у ворот дворца короля, дававшего такие торжественные обещания, клявшегося в безопасности гугенотов
[49].
То были первые жертвы резни. Кровь была пролита, и пролита в ту минуту, когда Гиз с целою свитою направлялся к дому адмирала.
Колиньи еще не спал. Он беседовал с окружавшими его кровать гугенотами, пастором Мерленом и хирургом Амбруазом Паре. Его ум был далек от всяких подозрений. Даже шум, послышавшийся со стороны Лувра, он приписал какой-нибудь весьма обыкновенной выходке Гизов. Но на этот раз его предположения обманули его. Шум послышался подле дверей его дома, в комнату вбежал Корнатон и рассказал все… Адмирал поднялся с постели, и все бросились на колени. «Молитесь за меня, Мерлен, — сказал он спокойно своему пастору, — я давно ожидал этого», — и, обратясь к дворянам, он просил их спасать свою жизнь. «Я предаю дух мой Богу», — произнес он и оперся на стену. В комнате остался лишь слуга адмирала, немец, все остальные убежали. Швейцарцы, защищавшие вход, были оттеснены, дверь в комнату Колиньи выломана, и в нее ворвалась шайка убийц под предводительством Бема.
«Вы адмирал?» — спросил Бем.
«Я, — спокойно отвечал Колиньи. — Молодой человек, ты должен уважать мои седины, мои раны. Ты не можешь сократить дни моей жизни»
[50].
Его слова были напрасны. Не успел он проиэнесть их, как шпага Бема пронзила его насквозь. Другим ударом Бем поразил его в голову. В то же мгновенье десяток шпаг засверкала над головою Колиньи. Он был весь изранен…
Между тем Гиз ожидал внизу, у балкона, исхода предприятия.
«Все кончено, Бем?» — спросил он.
«Все», — отвечал Бем.
«Выбрось его тело. Мы хотим посмотреть на него сами».
Колиньи был выброшен. Он не был мертв. В предсмертных судорогах схватился он рукою за перила балкона
[51], но новый, уже смертельный удар поверг его тело к ногам его смертельного врага
[52].
В это время раздался удар набатного колокола. Окна домов осветились, по улицам зажгли факелы. Было светло, как днем. Колиньи лежал израненный, кровь залила лицо его, и нельзя было рассмотреть его. Герцог Ангулемский
[53] отер платком кровь, и Гиз узнал врага своего дома, убийцу отца своего. «Это он!» — вскричал Гиз, ударяя его тело ногою.
Между тем из домов вышли вооруженные горожане. Громадная толпа окружила тело адмирала. «Они собрались сюда, как собираются в варварийских пустынях гнусные животные вкруг издохшего льва». Все они были страшно раздражены проповедями своих священников против гугенотов. А тут Гиз, их любимец, еще больше возбудил толпу своими речами: «Смелее, братцы! — кричал он. — Дело начато хорошо. Пойдем к другим. Так приказал король, такова его воля!»
[54] По рукам ходили печатные листки с воззванием к горожанам: «Господа горожане и обыватели! Все проклятые гугеноты составили заговор против религии, короля, королевского семейства и Гизов, чтобы управлять по образцу Женевы и устроить республику. Заговор открыт. Воля короля — вырвать это проклятое семя, уничтожить этих ядовитых змей!»
[55]. Раздраженная толпа встретила призыв рукоплесканиями. Разбившись на отряды, под предводительством солдат и знати, она рассыпалась по городу, и резня началась…
Париж представлял ужасающую картину. Стук оружия, выстрелы, проклятия и угрозы убийц смешивались со стонами жертв, мольбами о пощаде, плачем женщин и детей…
[56] По улицам ежеминутно раздавались крики: «Бей, бей их!» Не давали пощады ни женщинам, ни детям, ни старым, ни молодым. Кучи трупов валялись по улицам, загромождая ворота домов. Двери, стены, улицы были забрызганы кровью
[57]. А тут ежеминутно бегали солдаты и знать и возбуждали к резне. «Бейте, бейте! — кричал Таванн, маршал Франции, член Тайного совета, — медики говорят, что кровопускание также полезно в августе, как и в мае».
Гугеноты нигде не находили спасения. Их дома были известны. Накануне сделана была перепись всем гугенотам. Вооруженные толпы врывались в дома и никому не давали пощады. Ларошфуко, друг короля, его любимец, с которым он еще вечером играл в мяч, был убит на пороге своей спальни. Он вышел отворять двери убийцам, считая их посланными от короля
[58]. Та же участь постигла Телиньи, Гверши, Комона де-ла-Форса и многих других
[59]. Даже Лувр не представлял охраны для гугенотов. Из комнат короля Наваррского и принца Конде выводили в Луврский двор гугенотских дворян и беспощадно убивали их в виду короля, пригласившего их в Лувр и уверявшего в полной безопасности. Напрасны были их мольбы о пощаде, напоминания о гарантиях. «Король из окна смотрел на убийство, подобно Нерону, созерцавшему объятый пламенем Рим»
[60] и… молчал. Даже более. Видя бегущих мимо окон гугенотов, спасавшихся от смерти, он сам схватил ружье и выстрелил в них.
