Но потом ко мне вернулась-таки ее величество реальность, и вся эйфория после случившейся ночи любви мигом испарилась, точно капля воды на раскаленной сковородке.
Я предала свои чувства к Джеймсу. Я предала саму себя.
На моих глазах проступили слезы, и я поспешно выскользнула из постели, стараясь не шуметь. Я не осмеливалась даже взглянуть на Яна, не позволяя себе увидеть, как он прекрасен, наверное, утром, слегка помятый со сна и невероятно обольстительный. Смотреть на него было слишком рискованно.
Я тихонько оделась, взяла в руки босоножки и вышла из номера. Прежде чем закрыть дверь, я украдкой взглянула на Яна. Он смотрел на меня и на лице его читалось полнейшее недоумение.
И тут я почувствовала, что мое сердце раскололось надвое. Теперь одна его часть по-прежнему существовала для Джеймса, другую же я отдала Яну.
Глава 23
В «Эль-Студио дель Пинтор» я приехала за пятнадцать минут до начала занятия, потому что просто устала бесцельно бродить по пляжу. Из отеля я ушла еще до того, как Ян мог отправиться на мои поиски. Видеться с ним мне не хотелось: я сильно задела его своим уходом и вообще пока не готова была что-то решить в отношении его.
Однако все напоминало мне о том, что мы с ним совершили. Юбка все время терлась по тем местам, к которым он прикасался, да и все тело после нашей ночи до сих пор было обостренно-чувствительным. Соленый воздух вокруг меня пах его кожей. А легкий ветерок, ласково овевавший мою шею, напоминал о его нежных поцелуях.
Ян вознес меня до таких недосягаемых высот, к которым я просто не отваживалась вздыматься ни с кем иным. И, следуя его зову, я сумела отрешиться от всего, взлетев над миром. И там, в этой выси, я впустила его в свое сердце.
Пока что Ян все равно был в моем сердце посторонним – хотя еще до Мексики я чувствовала, что однажды мы с ним будем близки. Но пока мое сердце принадлежало лишь Джеймсу. И именно из-за него я оказалась здесь, у галереи.
Стоило мне войти, как меня поприветствовала сидевшая за столом молодая женщина. Она вскинула блестящие глаза цвета черного кофе и, отложив недочитанную книжку в мягкой обложке, сказала:
– Hola!¿Cómo está?
– Muy bien, gracias
[28], – ответила я известной мне расхожей фразой и, словно извиняясь, улыбнулась: – Простите, я не говорю по-испански.
Она широко распахнула глаза:
– Вы – та самая прекрасная американка, о которой мне говорил Карлос?
Мои брови поползли на лоб.
– Я? – ткнула я себя пальцем в грудь.
Незнакомка рассмеялась:
– Si! Может, мне и не следовало бы это говорить, но Карлос не один раз упоминал, что сегодня утром вы придете. – Выйдя из-за стола, она пожала мне руку: – Я – Пиа. Я работаю в субботнюю смену, потому что по субботам его никогда тут не бывает. – Она особо подчеркнула слово «никогда», даже взмахнув при этом рукой. – Si, вы для него, должно быть, что-то значите.
«Уже интересно», – подумалось мне.
– Почему вы так решили? – спросила я, перекидывая сумку на другое плечо. Мои пальцы дрожали: мне и не терпелось, и в то же время страшно было вновь увидеться с Карлосом.
– Субботы он всегда посвящает живописи, а еще, – наморщила она нос, – бегу. Он очень много бегает.
– Тренируется к марафону?
– Это он вам сказал? – недоверчиво спросила девушка, затем смерила меня взглядом с головы до ног. Точнее, до легких босоножек. – Карлос никак не может вас понять. Вы хотите брать уроки живописи – и притом вы не любите рисовать. Мне кажется, он не может вас раскусить потому, что вы не выходите у него из головы, – постучала Пиа пальцем по виску. – С чего это вдруг?
Я непонимающе уставилась на нее:
– Я не понимаю, что вы имеете в виду.
– Зачем вам понадобилась живопись? – прищурилась она. – Вам нравится Карлос, да?
– Ну, он блестящий художник…
«И мне он нравится. Нет, точнее, я его люблю», – добавила я про себя.
Лучше бы я вчера так и оставила фотокамеру Яна в баре, тогда бы мне не понадобилось идти к нему в номер. Боже ты мой! Ведь на моем пальце по-прежнему кольцо Джеймса!
– Карлос, конечно, потрясающий художник, – продолжала между тем Пиа, – но он никогда не приходит по субботам. Si, вы ему нравитесь. И я так за него рада! Он ходил такой угрюмый с тех пор, как потерял… – Тут она шлепнула себя ладонью по лбу и рассмеялась: – Ай-яй-яй, я, как всегда, слишком много наболтала. Но вы мне нравитесь, так что я лучше помолчу. Карлос наверху, – указала она на заднюю дверь. – Выйдите во дворик, потом через дверь слева попадете на лестницу.
– Спасибо, – кивнула я. – Приятно было познакомиться.
– Счастливо! – отозвалась она, прежде чем за мной закрылась дверь.
Я прошла тем путем, который указала мне Пиа, поднялась по узкому лестничному проему. Ступени вывели меня к большому залу, буквально озаренному естественным солнечным светом. Весь потолок был усеян стеклянными проемами. Из огромного окна открывалась лежащая внизу улица, вдалеке над крышами тонкой голубой полоской проглядывал океан. По стенам были развешаны работы, выполненные совершенно в разной технике: и пастелью, и маслом, и акрилом, и тушью, и углем. По всему залу, точно парты в школе, стояли ряды мольбертов. Один помещался напротив – это явно было место Карлоса.
Я окликнула его по имени. Он не ответил. Где же он?
Я даже не представляла, чего мне ожидать. Живописью я нисколько не увлекалась, но мне хотелось провести с ним какое-то время рядом. Понаблюдать за ним, посмотреть, как он работает. Интересно, он, как и Джеймс, левша? И раскладывает ли кисти по толщине и материалу, как это всегда делал Джеймс?
В южной стене зала виднелись три двери. Одна была широко открыта и являла взору стенной шкаф, забитый тюбиками с красками, кистями, банками со скипидаром, нетронутыми холстами. Я подергала вторую дверь – там оказалось заперто. Чувствуя себя Златовлаской
[29] в чужой избушке, я в поисках той самой, нужной мне комнаты, где скрывался Карлос, попробовала открыть третью дверь – и она вдруг распахнулась. За ней обнаружилась комната, освещенная еще ярче, нежели основной зал. Я даже прищурилась, пока глаза не привыкли к столь интенсивному свету.
В центре комнаты, рядом со столиком, заваленным тюбиками с краской и заляпанной ветошью, возвышался мольберт. Из жестяных и стеклянных банок и керамических кружек торчали кисти и шпатели. У ближней стены были составлены холсты – одни законченные, другие брошенные на половине. Почерк на всех этих работах был в точности, как у Джеймса. Но я тут же спохватилась, что написаны-то они Карлосом. Это была именно его, личная студия.
