– Господи, как же я люблю Мексику!
Я тоже вдохнула – однако ощутила только присутствие Яна. Меня буквально захлестнуло жаром возбуждения, сильным и неприкрытым. Я испуганно отвернулась, устремив взгляд на патио с бассейном.
– Ты в порядке? – забеспокоился Ян.
– Да, все отлично. – Я подняла с шеи волосы, однако это мало помогло мне хоть немного остудиться.
Вернулся официант, неся нам пиво. Свое я отставила в сторонку, и, когда Ян поднял бутылку, подняла стакан чая со льдом.
Ян насупился:
– С чаем не чокаюсь.
– Не хочу, чтобы от меня пахло алкоголем, когда встречусь с Джеймсом.
– Если ты с ним встретишься. – Ян надолго припал к бутылке, изучая меня взглядом.
Мое лицо, видимо, стало настороженным, поскольку до меня дошло вдруг очевидное: Ян желал меня так же сильно, как я желала отыскать Джеймса. И я действительно должна была его найти – или, по крайней мере, отыскать ответы на вопросы по поводу его смерти. Это был единственный, на мой взгляд, путь, чтобы продолжать жить дальше.
Я показала Яну проспект галереи. Он вскинул бровь:
– Это что, та самая студия?
Я кивнула.
– Вот скажи, разве эти картины не похожи на работы Джеймса?
– То есть ты и правда считаешь, что все это время он жил себе спокойно в Мексике и рисовал? – Ян внимательно посмотрел на проспект и пожал плечами. – Стиль вроде как похож. Трудно сказать. Слишком тут все мелко.
Я всмотрелась в изображение картин.
– Я могу сказать.
Ян снова глотнул из бутылки.
– По мне, так все картины одинаковы.
– Так же, как и твои снимки – такие же, как у других фотографов?
Ян, скривившись, поставил пиво на стол.
– Намек понял.
Я вновь придвинула к нему буклет:
– Джеймс однажды объяснял мне, что у каждого художника существуют вполне определенные особенности его художественного стиля. Ван Гог, к примеру, писал цветовыми пятнами. Моне расщеплял цвета, красками передавая восприятие света. Кинкейд с удивительной достоверностью изображал свет – его картины словно сияют изнутри. У Джеймса тоже были свои особенные черты.
Ян наклонился над столом:
– Так, и что я должен тут увидеть?
– Излюбленной техникой Джеймса была акриловая живопись. Акриловые краски высыхают быстрее масла. Работая над крупным замыслом, он смешивал сразу большую порцию красок, чтобы обеспечить в картине постоянство цвета. И один из его излюбленных цветов был голубовато-зеленый. Он еще называл его: «Les blues de mon bébé»…
– Блюз моей малышки
[18]? – насмешливо фыркнул Ян.
Я раздраженно отмахнулась:
– Этот оттенок передавал цвет моих глаз.
Ян красноречиво закатил глаза, однако я оставила это без внимания.
– Этой краской Джеймс подписывал все свои картины. Так же, как и этот художник, – постучала я кончиком пальца по пятнышку «карибского голубого» на одном из изображений.
Ян прищурился, и мы, едва не касаясь лбами, стали внимательно разглядывать лежащий между нами проспект. Наконец Коллинз откинулся назад и вздохнул.
– А тебе не кажется, что ты просто заставляешь себя что-то разглядеть в этом проспекте? Лично я там ничего такого не замечаю.
– Вот, взгляни-ка на одну из картин Джеймса…
Я пролистала галерею снимков в своем телефоне, остановившись на фотографии с картиной «Долина Напа», где подпись Джеймса отчетливо выделялась на фоне горчично-желтых полей, и передала мобильник Яну.
Внезапно он побледнел, резко вскинул на меня глаза:
– Где это снято? Это что, висит у тебя в кофейне?
– Этой картины ты не видел, – зарделась я. – Она в моей спальне.
– Это не картина. – Он быстро высветил экран, и я уловила там пятно коротких светлых волос.
– Ой, прости… – Похоже, я случайно кликнула не на ту фотку. – Дай-ка я найду ту, что надо.
– Кто эта женщина? – показал он на экран.
– Это та самая консультант-ясновидящая, которая рассказала мне о Джеймсе. Ее зовут Лэйси.
– Ты хочешь сказать – Лэйни? Когда она была у тебя в кофейне?
– Это пробное открытие. Фотографировала Кристен.
Ян изумленно прикрыл рот ладонью и, прищурившись, всмотрелся в снимок.
– Как же я ее там не заметил?
– Ну, она недолго там была. – Я с подозрением посмотрела на Яна. – Кстати сказать, зовут ее Лэйси Сандерс.
Коллинз помотал головой.
– Это Лэйни. Элейн Сандерс. Это та самая ясновидящая и профайлер, которую когда-то нанял мой отец. Я столько лет пытался ее найти!
Я ахнула:
– Так, значит, она и есть тот самый твой ангел?! Но почему она изменила свое имя?
– Все очень просто. Она не хочет, чтобы ее могли найти. – Ян вернул мне мобильник. – Ты не перешлешь мне ее фото?
Я кивнула, потыкала пальцем по значкам на экране.
– По крайней мере, один факт нам о ней известен.
– Это какой?
Его телефон пикнул, приняв от меня сообщение.
– Что Лэйси была здесь. Она написала мне записку на почтовой бумаге с логотипом этого отеля. Кто-то здесь непременно должен был ее видеть. Может, в отеле даже остался ее адрес?
– Может быть, – как-то отстраненно отозвался Ян. Он устремил взор в бескрайнюю даль океана, полностью погрузившись в свои мысли.
Так и не тронутая бутылка пива стояла, запотевшая, возле едва пригубленного стакана с чаем. «Чего уж теперь!» – решила я и подняла бутылку:
– Давай-ка чокнемся!
С трудом отвлекшись от дум, Ян взглянул на меня:
– За что?
– За нас. И за то, чтобы мы с тобой оба отыскали то, что ищем.
Ян пристально посмотрел на меня, и по его взгляду мне стало понятно, что он совсем не хочет, чтобы я нашла то, что ищу. Для него это означало потерять всякий шанс сблизиться со мной. Сразу почувствовав себя неловко, я сглотнула.
Допив пиво, Ян поднялся, кинул на стол несколько мексиканских купюр.
– Ну что же, ладно, пошли искать твоего живописца.
Глава 18
Улица Адокин – участок бульвара Альфонсо Перес Газга, к вечеру становящийся исключительно пешеходным, – тянулась параллельно пляжу Принципаль. Вдоль всей улицы пестрели яркие и броские витрины, над головой колыхались разноцветные праздничные растяжки, развешанные поперек брусчатой мостовой. Там и сям по углам покачивались уличные артисты, колотившие в стальные барабаны. Мы пробирались сквозь толчею гуляющих туристов, и с каждым шагом я все более ускоряла темп.
