— Да, — сказал он и вздохнул, — гореть мне в геенне огненной или где там еще?
— Нам, — поправила я. — Нам гореть.
— Нет, — покачал он головой. — Ты тут ни при чем. Это я во всем виноват.
Вот тогда я испугалась, и сердце сжалось в предчувствии скорой боли.
— В чем ты виноват? В том, что любишь меня? Да разве это грех?
— В том, что сплю с сестрой, дурочка, — усмехнулся он. — Знаешь, как это называется?
— Мы двоюродные. Раньше браки между двоюродными были обычным делом. В этом не видели ничего особенного.
— Ты еще римлян вспомни, — сказал Роланд. — Там вообще сплошное кровосмешение, папаши с дочками, мамаши с сыновьями. По-моему, это ужасная мерзость.
— То, что мы любим друг друга, да? — испуганно спросила я.
— Нет, — ответил он. — Но я знаю, что это грех.
Однако это совсем не помешало нам и далее предаваться этому самому греху, и замирать от счастья, глядя в глаза друг другу.
Уже на рассвете я прокралась в дом, шмыгнула в свою комнату, забралась под одеяло, без сил, уже без мыслей. Правда, одна мысль все же явилась: бабка не спит.
Спала она в ту ночь или нет, я так и не узнала. Одно несомненно: наша любовь тайной для Агнес не была. Мы никогда не заговаривали об этом, но по десятку косвенных признаков это становилось понятно. И уж Агнес совершенно точно ни в чем не винила Роланда, только меня. «Дурная кровь».
Но в то лето ничто не мешало мне быть счастливой, ни бабкино молчаливое осуждение, ни страдание любимой подруги, к которой Роланд внезапно охладел.
— Я не красивая, не интересная, я вообще пустое место, — твердила она, уткнувшись заплаканным лицом мне в плечо. И я ревела вместе с ней, от стыда, от несправедливости, потому что так случилось: мое счастье означало ее горе, и наоборот. Роланд относился к ней с нежностью и заботой, их по-прежнему считали парой, но ничего уже между ними не было, братский поцелуй на прощанье, вот и все. Таньке оставалось лишь гадать, что происходит, потому что со своей пуританской моралью задать прямой вопрос Роланду она не рискнула.
Серега оставался моим верным рыцарем, правда поводов демонстрировать это самое рыцарство у него оставалось все меньше и меньше. Все уже привыкли, что теперь я езжу с братом в клуб, на речку, домой…
А потом лето кончилось, как-то вдруг, внезапно и странно. Я-то думала, оно будет длиться и длиться… К тому моменту родители Роланда перебрались из Питера в город, поближе к бабке. Роланд учился в ЛГУ, и я, само собой, собиралась поступать туда же. Неважно, на какой факультет, лишь бы быть рядом. Но для начала предстояло закончить школу. Мысль, что мы не будем видеться ежедневно, вызывала ужас, а о том, что придется ехать за границу, я и думать не хотела.
Но родители в то лето решили расстаться. Я восприняла новость с завидной легкостью. За границу поехала мама, отец остался в Москве, и я с ним, нанеся маме тем самым обиду, которую она долго не могла забыть. Но до ее обид мне тоже не было дела.
По иронии судьбы, мое счастье, которое я так оберегала, ради которого не считалась ни с кем и ни с чем, исчезло в один день благодаря тому же Звягинцеву. Я приехала к Роланду (квартиру в Питере родители оставили ему), узнав об этом, подтянулись Танька с Серегой. В тот день мы не вылезали из постели, друзья обрывали домашний телефон, а мы игнорировали звонки, начисто забыв об их приезде.
Само собой, они явились по хорошо известному адресу и только когда начали барабанить в дверь, мы вспомнили, что должны были их встретить. Роланд, чертыхаясь, пытался одновременно заправить постель и попасть ногой в штанину, я металась в дикой спешке, приводя себя в порядок. Мы то и дело натыкались друг на друга и начинали целоваться.
В конце концов, дверь мы открыли.
— Прости, брат, что не встретил, — заговорил Роланд покаянно. — Вчера так надрались, что головы поднять не могли и будильник не слышали.
Я тем временем обнималась с Танькой, торопливо извиняясь, бормоча невнятно про вчерашнюю пьянку, про будильник, пока Серега вдруг не сказал, хватая Таньку за руку:
— Пошли!
— Куда? — не поняла она.
— Ты что, не видишь? — почти орал он. — Ты посмотри на них! Правду говорят про вашу семейку… уроды, мать вашу. Сволочь ты, Роланд, — куда спокойнее закончил он и удалился, уводя с собой вконец растерявшуюся Таньку.
— Он разозлился, это нормально, — сказала я, Роланд сидел в кресле, сцепив руки и уставясь куда-то невидящим взглядом. — Он успокоится, ты ему все объяснишь, хочешь, я сама с ним поговорю?
— Не хочу, — ответил он. — Вообще-то, Серега прав.
— В чем? В том, что повторяет дурацкие сплетни?
— Это не сплетни, и ты это прекрасно знаешь.
— Ничего я не знаю и знать не хочу! Через два года мне будет восемнадцать, и я смогу выйти за тебя замуж. У нас разные фамилии, никому в голову не придет спрашивать о нашем родстве. Кому какое дело? Если тебя беспокоит чужое мнение, уедем туда, где нас никто не знает.
— Родители, понятное дело, тебя не беспокоят.
— Если они будут против, значит, проживем без родителей. Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, все остальное не имеет значения. Слышишь, не имеет.
— Так нельзя, — сказал он.
Теперь я куда лучше знала своего брата Роланда и потому испугалась. Он поднялся, обнял меня, и мы немного постояли молча, пока он не сказал:
— Прости меня.
Это было худшее, что он мог сделать, просить прощения за мое огромное счастье, невероятное, сумасшедшее… Роланд вдруг улыбнулся, легко поцеловал меня в висок и сказал:
— А не пойти ли нам куда-нибудь перекусить, если честно, я умираю от голода.
И я поверила, будто все будет хорошо и мне удастся в конце концов убедить его, что наша любовь вовсе не божья кара, это дар, который надо беречь.
Утром он проводил меня на самолет, и где-то высоко над землей я вдруг почувствовала беспокойство, захотелось немедленно вернуться, как будто Роланд был в опасности, и только я могла его спасти. С трудом дождавшись приземления, я бросилась ему звонить. Он разговаривал со мной с насмешливой нежностью, которую я так любила в нем, и я поверила: все нормально. И успокоилась.
Как выяснилось, зря. В понедельник Роланд забрал документы из университета и отправился в военкомат. Через неделю родители с удивлением обнаружили, что их сын находится в полутора тысячах километров от Питера. Но поделать уже ничего не могли…
Стоило мне открыть калитку, как Верный бросился мне навстречу.
— Извини, что я так долго, — почесывая его за ухом, сказала я. — Есть хочешь? Пойдем.
Мы вместе вошли в дом, я накормила пса и устроилась в кресле с дневником Марты. Однако то и дело настороженно прислушивалась. Ждала Юриса. Он ведь должен проверить, забрала я его подарок или нет.
