Мы лежали в траве и таращились в небо, замирая от счастья, Серега приподнялся, несколько секунд смотрел на меня, а потом поцеловал. Это был настоящий поцелуй. Первый и последний.
— Поехали, — сказала я, сама толком не зная, чего испугалась. — Наши, наверное, гадают, куда мы делись.
— Да, конечно, — кивнул Сергей, пытаясь поймать мой взгляд, который я старательно отводила.
Должно быть, именно в ту секунду на небесах и решили: он будет любить меня всю жизнь, а я… я тоже буду любить всю жизнь, но другого. А может, не в небесах дело, и мы сами выбираем свою судьбу. Как знать.
Наше появление возле клуба было встречено свистом и шуточками. Только Роланд молчал, наблюдая за тем, как мы приближаемся. Смотрел исподлобья, потом вдруг поднялся, шагнул к Сереге и ударил его. Кулаком, в лицо. Мой на редкость спокойный брат, который драки терпеть не мог и пресекал любой конфликт в зародыше, ударил своего лучшего друга, ни с того ни с сего, не произнося ни слова. Все испуганно замерли, а Сергей торопливо сказал, вроде бы даже не думая обижаться и уж точно не собираясь отвечать ударом на удар:
— Ты чего, Роланд? Я что, по-твоему, без понятия? С башкой у меня, слава богу, все в порядке.
— Ладно, извини, — сказал брат, и они обнялись. На меня он избегал смотреть. А я в тот момент бабьим чутьем поняла: все не так просто. Не за сестру он переживает, хотя и за сестру, наверное, тоже. Он не хотел видеть рядом со мной никого, даже лучшего друга. И вместе с невольной виной, которая не замедлила явиться, я почувствовала ни с чем несравнимую радость…
С того вечера мы все поняли друг про друга, и теперь любой взгляд и любое прикосновение наполнились иным смыслом. Встретившись взглядом, мы вдруг замирали, и в его взгляде была растерянность, а еще мука. А меня переполняла та самая радость, и я ждала терпеливо, когда Роланд поймет: отступать некуда…
Я была уверена, долго он не выдержит, но события вовсе не торопила. Главное, что он был рядом, я могла взять его за руку, прижаться к его плечу. Мы с Серегой по-прежнему считались парой, но наедине больше не оставались. Причинять Роланду страдания не входило в мои планы. Напротив, мне хотелось, чтобы он был счастлив, как и я. А он мрачнел с каждым днем, смотрел на меня с растерянностью и беспокойством, которое тщетно пытался скрыть.
Мне бы следовало лучше знать своего брата, он из тех, кто не сдастся без боя. В общем, он решил покончить со всем этим самым, как ему казалось, простым способом: закрутил роман с Танькой.
За началом романа я наблюдала с некоторым недоумением, отказываясь понимать, что происходит. Таньке мой брат всегда нравился, да и не было у меня знакомой девчонки, которая осталась бы к нему равнодушной. Подруга своей симпатии не скрывала, и неожиданное внимание с его стороны приняла очень благосклонно. Я и оглянуться не успела, а она уже доверительно сообщила, что «у них все серьезно» и «уже было», не подозревая, какие муки я испытываю, слушая все это. Мне хотелось топать ногами и орать: «Заткнись, он мой, только мой», но Танька была моей подругой, и я разыгрывала большую радость, боясь, что она пустится в дальнейшие откровения, и мне придется все это выслушивать. Сомнительно, что на это хватит сил и не возникнет желания ее придушить. Но Танька обошлась без подробностей, кровь прадеда-пастора давала себя знать. О том, что происходит между двумя влюбленными, негоже знать никому, хотя видно было, что поделиться ей не терпится, она прямо-таки светилась от счастья. И ей хотелось не просто рассказать о нем, а заорать во весь голос. О том самом счастье, которое должно принадлежать мне. Чувство было такое, словно не только моя любовь, но и все жизненные силы меня разом покинули. И не осталось ничего.
В общем, огонь во мне погас, и я напоминала собственную тень, хотя изо всех сил старалась держаться. Растягивала губы в улыбке и видела его виноватый взгляд, а еще отчаяние, которое мы не умели скрыть друг от друга. И однажды я не выдержала.
Я шла через двор босой и уколола ногу. Села на скамейку, чтобы вынуть занозу, и вдруг разрыдалась, точно от невыносимой боли, как будто не ногу занозила, а навсегда лишилась способности двигаться. На счастье, поблизости никого не было, и я могла сколько угодно предаваться отчаянию. Но тут появился Роланд.
— Ты чего ревешь? — спросил испуганно.
— Ничего, — ответила я. — Ногу занозила.
Он опустился передо мной на колени и сказал:
— Где?
А я вдруг насмерть перепугалась и ответила едва слышно:
— Ерунда.
Он осторожно осмотрел мою ногу, коснулся губами едва заметной ранки и сказал:
— Сейчас все пройдет.
— Не пройдет, — отчаянно сказала я.
Он криво усмехнулся, не опуская рук, и кивнул, словно соглашаясь, виновато отводя взгляд.
Поздним вечером, когда мы, по обыкновению, тусовались возле клуба, Роланд, по большей части, молчал, погруженный в свои мысли, потом вдруг поднялся и сказал:
— Ладно, мы поедем. Агнес поднимет ни свет ни заря… Серега, Таню отвезешь?
— Конечно, — с готовностью ответил лучший друг.
Мы неслись на сумасшедшей скорости, и я, прижимаясь к нему, уже знала, что будет дальше, если мы, конечно, не разобьемся на лесной дороге, похоже, мой брат к этому очень стремился. Но и против этого я не возражала. Жить или умереть, главное, с ним.
Бешеная гонка прекратилась, и к хутору мы подъезжали, заглушив мотор. Ничего необычного в этом не было, разбудить бабку мы всегда опасались. Мотоцикл оставили под навесом, и вместе вошли во двор, на ночь его не запирали. Роланд часто оставался спать на сеновале, я всегда ночевала в доме. Ключ на красной ленте висел у меня на шее. Роланд аккуратно снял его и повесил на гвоздь возле ворот. Луна заглядывала в открытую дверь, а мы стояли и смотрели друг на друга. Потом взялись за руки, точно двое испуганных детей.
— Я люблю тебя, — сказала я едва слышно. Он кивнул, обнял меня и стал целовать.
Ах, как счастлива я была в ту ночь! И не в силах сдержать это самое счастье, я начала беспричинно смеяться, и тогда Роланд закрывал мне рот поцелуями, а потом шептал, сам давясь от смеха:
— Тише, дурочка, Агнес разбудишь. Хочешь, чтобы бабку хватил удар?
Если честно, мне не было дела до бабки, ни до кого не было. Для меня существовал только Роланд, и я знать не желала, кто и что скажет по поводу нашей любви. Он любил меня, а я любила его, все остальное не имело значения. Даже публичное сожжение на костре меня бы не остановило, что уж говорить о людском мнении. Я была уверена, Роланд чувствовал то же самое. Как плохо я знала своего брата!
Мы лежали, обнявшись, дурея от своей любви и остро пахнувшего сена, когда он сказал:
— Это грех.
Все во мне возмутилось этим его словам! Моя любовь не могла быть греховной, разве любовь вообще может быть грехом?
— Нет, — сказала я.
