— Так. Но он не был ее сыном. И это перевесило прочие соображения. По мне, так вполне естественно оставить все родным детям.
— Вот именно. Отчего бы тогда не упомянуть их в завещании? Или просто обойтись без него? Мол, помру, и пусть делят, как хотят. А она оставляет хутор мне. Деньги — Стасу, мне — хутор. Почему?
— И ты решила, что она… она рассчитывала, что ты сюда вернешься? Бред…
— Я тоже так думала. А еще была уверена, большой любви ко мне Агнес не питает. Мы с ней не особо ладили, как ты знаешь. И вдруг это ее завещание. Сначала я просто удивилась. А потом…
— Желание понять всецело захватило твою любопытную душу, — улыбнулась Татьяна.
— На самом деле, пока был жив Стас, я не особо себя утруждала размышлениями. Агнес и раньше могла удивить. Я чувствовала себя виноватой перед Стасом, потому что выходило: его вроде как из дома выгнали. Но он, помнится, обиженным не выглядел, наоборот. И о завещании знал совершенно точно, на поминках у нас был разговор. Я тогда не придала ему значения, но когда узнала о завещании… Короче, не удивлюсь, если это решение они приняли вместе. Жаль, теперь спросить не у кого. Но Стас однозначно был с бабкой согласен.
— Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь. Они сделали ставку на тебя?
— Ты знаешь, чем был для бабки хутор? Это не просто дом и кусок земли, это ее мир, за который она боролась, как умела, который не захотела покинуть даже под угрозой смерти. Ее могли сто раз сослать, посадить, расстрелять, в конце концов. А она продолжала жить здесь, лавируя между красавцем-немцем и доблестным военкомом. И черт знает, что еще делая.
— Не можешь ты всерьез думать, что она прятала раненого и помогала партизанам с прицелом на победу русских…
— Я и не думаю. Для нее не было немцев и русских, то есть они ее не особо интересовали. Важно было сохранить хутор, свою семью, свой мир. Вот деду было плевать на это, а ей нет.
— Ага, — кивнула Татьяна. — И теперь ты видишь свою миссию в сохранении хутора?
— Типа того. Он никому не нужен, Танька. Пока был жив Стас, меня все это вроде бы не касалось. Но после его смерти встал вопрос… И ответ был лишь один: продать. А что еще с ним делать? Вот тут я и поняла, что продавать его я не хочу и не буду.
— Я тебя отлично понимаю. Сама этот дом не продаю, хотя добираться сюда из Москвы — морока. Тешу себя надеждой: вот выйду на пенсию… до нее еще дожить надо. Но… ты ведь не сможешь здесь жить.
— Агнес ведь смогла?
— Анька, это глупости. Ты не Агнес, и это не твой мир. Ты космополит, на пяти языках говоришь, три страны, по меньшей мере, тебе родные. А это богом забытое место… Что-то разладилось, да? — с беспокойством спросила она. — Кризис среднего возраста?
— Ты не поверишь, я давно не чувствовала себя так хорошо и спокойно. Работать я и здесь могу… ну, а не смогу… денег мне хватит с лихвой.
— Значит, все-таки кризис, — помрачнела Танька. — Надеюсь, ты понимаешь, что здешние места отнюдь не идиллические…
— Уж без этого ты могла бы обойтись, — укоризненно произнесла я. — Кстати, в Датском королевстве не все спокойно. Ты слышала об убийстве?
— Девушка, которая шла со станции? Убийцу ведь так и не нашли?
— Ты какую девушку имеешь в виду?
— А их что, уже несколько?
— На днях погибла вторая. Тоже шла с электрички.
Я подробно рассказала Татьяне о событиях того вечера.
— О господи, — пробормотала она, когда я закончила. — Вот только серийного убийцы здесь и не хватало. Для полного, как говорится, счастья.
— Звягинцев сказал, был еще подозрительный случай: девушка утонула.
— Лена Кирюхина? Болтали, что утопилась.
— У нашего участкового на этот счет сомнения.
— И он поспешил с тобой ими поделиться?
— Ага. В целях зародить во мне мысль о неуместности моего здесь присутствия. Мол, хутор для проживания небезопасен.
— Вот как. А я думала, он от счастья сам не свой, или ты не посвятила его в свои намерения?
— Посвятила, но особого счастья не заметила. Боюсь, он считает меня дурой.
— Ну, уж это вряд ли. Просто не верит, что ты надолго. Бедный Серега, угораздило влюбиться… Я бы, кстати, замуж за него вышла не раздумывая.
— Он в Москву ни за какие коврижки не переедет. Ему в городе тошно.
— Ну, и ничего. Я бы ради такого мужика здесь поселилась. Работать можно на удаленном доступе, слава богу, профессия позволяет. А учитывая, что сейчас я только и занята, что дневниками Марты… И с деньгами благодаря им у меня полный порядок…
— Значит, дело за Серегой, — кивнула я.
— Ага, одна беда — он однолюб. Я не раз намекала на острое желание стать дамой его сердца. Но каждый раз он пугался и находил себе срочное дело.
— Может, еще созреет.
— Лучше бы ему поторопиться, — засмеялась Танька. — О детях я уже не мечтаю, но кое-каких радостей все ж таки хотелось бы.
— А что Валерий Павлович? — вздохнула я.
Валерий Павлович работал в издательстве, и с Танькой у них последний год наблюдался вялотекущий роман.
— Валерий Павлович с семьей на Мальдивы подался. А меня, как видишь, не взяли. Устала я от него. Ей-богу, с радостью бы вышла за Серегу. Но ведь не возьмет. И это ужасно обидно. Паскудная жизнь, да? — усмехнулась она.
— Нормальная. Нас выбирают, мы выбираем…
— Знаешь что, подруга? А давай-ка напьемся. У меня мартини есть. Мало будет, сгоняем в магазин. Сейчас в любом сельпо — хочешь виски, хочешь коньяк… Вот жизнь пошла… А счастья, заметь, не прибавилось.
— А давай, — согласилась я.
Настроение у нас заметно повысилось. Еще когда салат стругали и чистили картошку, начали хихикать, после первой рюмки веселье пошло по возрастающей. Бутылку усидели быстро. Отправились в магазин за коньяком, градус решено было повысить, Верному купили кило сосисок, себе холодца и еще два пакета закуски, справедливо рассудив, что у плиты стоять мы вряд ли теперь сможем. Потом возникла идея позвонить Звягинцеву. Не помню точно, у кого возникла, но тут же была признана гениальной.
Сергей пришел примерно через час, мы к тому моменту пели «Виновата ли я…» (откуда только слова помнили), собирались в очередной раз в магазин, так что принесенная им бутылка коньяка пришлась весьма кстати. Закончилась она, можно сказать, стремительно. Танька предложила отправить в магазин Верного, повесив ему на шею пакет с деньгами. А что, люди поймут.
Верный, кстати, объевшись сосисок, лежал на диване, обалдев от собственной наглости, и был готов на любые подвиги. Но Сергей сказал, что сходит сам, из нас четверых он единственный трезвый. Танька с редакторской въедливостью полезла с поправками, и «единственного» заменили на «самого».
