Настя пожала плечами и открыла папку с фотографиями первого тома.
– Ну, как-нибудь. Будем работать с тем, что есть.
– А вдруг вы ничего не найдете?
Она повернулась к Петру и протянула ему чистый лист бумаги.
– Пишите еще один плакат. Всегда что-нибудь есть. Роберт Пенн Уоррен. «Вся королевская рать». Написали? Берите кнопки, прикрепляйте. Если я не найду, значит, я плохо искала. Или мозгов не хватило, или внимательности. Но оно есть. Потому что всегда что-нибудь есть.
Но Петр почему-то проявлял упрямство и не отставал.
– Ну да, есть, и вы это уже нашли: три разных способа и очная ставка. Почему вы так уверены, что есть что-то еще?
– Я ни в чем не уверена. – Настя сделала глубокий вдох, чтобы не дать вырваться раздражению. – Моя задача – учить вас читать дело, я сто раз это повторяла. Мне совершенно все равно, был у Сокольникова подельник или нет, я не оперативник и не следователь, я не работаю по этому делу, поймите же, наконец! Но если в материалах есть документы, на примере которых я могу вас чему-то научить, то я должна это сделать.
– Все равно я не понимаю ваших методов, вашей логики. То вы говорите, что нами кто-то манипулирует и вы хотите понять, кто и почему, то вас интересует, кто почистил материалы, то занимаетесь Щетининым, то затейником с розами, а потом вдруг все бросаете и начинаете искать доказательства того, что Сокольников совершил преступление не в одиночку. Если вы считаете, что всё это между собой связано, то почему ничего не объясняете? Или вы так привыкли: за все хвататься и ничего не доводить до конца?
Он прав. То, что она делает, действительно может производить странное впечатление, если ничего не объяснять. А она привыкла не объяснять, просто делать и выдавать результат. Не дано ей быть учителем. С другой стороны, какие еще объяснения нужны? Всё же очевидно, хотя и не доказано.
– Извините, – тихо сказала Настя. – Я не права. Манипулировать пытается тот, кто удалил часть документов. Мы не закончили работу с таблицей, но уже сейчас видно, что помимо информации, негативно характеризующей обвиняемого, довольно тщательно из материалов убирали упоминания о Щетинине. Негатив убирала, скорее всего, мать.
– Может, она и Щетинина убрала. Почему вы думаете, что это сделал кто-то другой?
– Рука другая, – усмехнулась Настя. – Если кто-то из свидетелей говорил о ее сыне что-то не очень хорошее, она удаляла эту страницу, но оставляла титульную. Ей даже в голову не приходило, что при желании можно разыскать человека и задать ему вопросы, ведь на титульной странице указываются паспортные данные, в том числе и адрес. А тот, кто пытался спрятать от нас Щетинина, о титульных листах помнил очень хорошо. Манипулятор, чистка флешки и Щетинин – эти три точки между собой связаны. Почему нужно прятать Щетинина? Потому что он был информатором ФСБ? Или потому, что он был соучастником убийства? Таким образом, к указанным трем точкам добавляется четвертая: вопрос наличия подельника. Вы сейчас меня снова спросите, почему мы не пытаемся найти мать или сестру Сокольникова, чтобы узнать у них, кому они передали флешку, ведь это так просто!
– Ну да, а вы мне ответите, что ваша задача научить меня искать ответы в материалах дела, а не действовать, как все нормальные люди. Правильно?
– Почти. Попробуйте представить, что будет, если мы пойдем вашим путем. Мы приходим к матери Сокольникова, задаем вопрос, она отвечает, что не помнит имени, какой-то журналист, или адвокат, или депутат, или правозащитник, или одноклассник, или она вообще его не знает. Это в лучшем случае. В худшем же она называет нам имя, но оно оказывается липовым, а в самом худшем варианте через полминуты после нашего ухода звонит ему и сообщает, что мы приходили и интересовались. Человек начнет беспокоиться, нервничать, и кто знает, чего еще он удумает? Пока что ему кажется, что все идет, как он задумал, по его плану, по его схеме. Разговор с вами в кафе и слова, сказанные мне на перекрестке, – вещи совершенно невинные, я даже испугаться не успела, а вы-то и вовсе обрадовались. Он дергает за ниточки – и мы послушно поворачиваемся в нужную сторону. Он умный, чертовски умный, Петя. Он легко и с блеском проделал свой фокус, заставил нас пойти к Лёвкиной и убедиться, что она и ее дружок Гусарев – это не то направление, по которому интересно идти. Манипулятор хочет, чтобы мы шли в другую сторону, только я не могу сообразить пока, в какую именно, поэтому не хочу делать резких движений. Если он поймет, что схема не работает, то может пустить в ход более тяжелые орудия. Нам это надо?
– Я понял. А вскрытые квартиры и розы? Они тут при чем?
– Не знаю. Может, и ни при чем. Но я не люблю совпадений, не верю в них, они меня нервируют. Я знаю, что они бывают, и довольно часто, но предпочитаю сначала проверить, случайность это или нет.
Настя посмотрела на часы.
– Время идет, а мы все разговоры разговариваем. Дело не двигается. Давайте работать, Петя.
* * *
Настя примерно представляла, что именно хотела найти. Где-то в первом томе были показания свидетеля, видевшего из окна, как в июне Сокольников ночью уезжал на своей машине. Следователь, как и полагается, давал участковым и оперативникам задание на поквартирный обход с целью выявления возможных свидетелей. Может быть, кто-то слышал крики из квартиры, где проживали Сокольников и Даниловы? Может, кто-нибудь видел, как по лестнице тащили трупы? Прошло два с половиной месяца, и крайне маловероятно, что люди смогут указать точную дату, но пусть бы припомнили сам факт. Однако поиски ничего не дали. Ни криков, ни «габаритного груза». Разве может один человек, не имеющий специальной подготовки, совершить три убийства тремя разными способами с такой скоростью, так молниеносно, что никто и пикнуть не успел? Сомнительно. Или крики все же были, но никто не обратил на них внимания, потому что Даниловы и в самом деле постоянно и сильно выпивали, приводили к себе таких же пьющих друзей, и шум, доносящийся из квартиры, давно стал привычен соседям и никого не удивлял?
Теперь перемещение тел из квартиры в машину. Есть свидетель, который видел, как кто-то ночью открывает багажник автомобиля «Мазда» белого цвета (именно такой автомобиль и принадлежал Андрею Сокольникову, и ставил он его обычно на одно и то же место, то самое, которое указал свидетель. Других автомобилей того же цвета или той же марки у жильцов дома не числилось). Более того, называет точную дату и почти точное время. Этот же свидетель утверждает, что через какое-то время, довольно долгое, автомобиль уехал. Феноменальная память у этого свидетеля, право слово! В середине сентября безошибочно вспомнить событие, которое наблюдал почти три месяца назад, и при этом не старался специально зафиксировать в памяти, потому что не мог даже предположить, насколько это может оказаться важным впоследствии. Эх, всем бы следователям хотя бы по одному такому свидетелю на каждое уголовное дело, они бы горя не знали.
Почему следователи не засомневались в точности показаний свидетеля, обладающего подозрительно хорошей памятью? А вот и объяснение: «Я проснулась от боли и поняла, что начинается приступ. Посмотрела на часы, было начало первого. Время помню хорошо, потому что это важно. Если бы было часов семь, я бы потерпела до открытия аптеки, у меня препарат для инъекций закончился, дома не было. Я вызвала „Скорую“ и стала ждать, думала, они быстро приедут. Выглянула в окно и увидела, что белая „Мазда“ трогается с места, где была припаркована, и подъезжает вплотную к двери подъезда, потом увидела, как поднимается крышка багажника. На этой „Мазде“ ездит Андрей, фамилии не знаю, он живет в доме напротив и ставит машину на это место. Автомобиль стоял передним бампером в сторону нашего дома, при поднятой крышке мне не было видно, кто стоит у багажника. „Скорой“ не было очень долго, я несколько раз смотрела в окно, не могла дождаться медиков, потому что приступ был очень сильным. Примерно через час я услышала, как хлопнула дверца, подумала, что приехали врачи, посмотрела в окно и увидела, что белая „Мазда“ выезжает из двора. Это было в ночь с 20 на 21 июня. Дату помню точно, потому что на двадцать первое июня у меня были билеты в театр и я переживала, что не смогу пойти, если боли будут продолжаться».
