Максим вздохнул. Диалоги с самим собой помогали сосредоточиться. Вот только в последнее время они отчасти напоминали внутренний разговор с отцом, а это уже походило на безумие.
Аня провела их через скобяную улочку, в отличие от большинства других рыночных улочек, довольно опрятную и лишённую резких запахов, и так вывела к лестнице, которую искал Максим.
Перед ними открылся расположенный в низине район Белен – беднейший из тех, что ютились на речном побережье. Отсюда хорошо просматривались проржавевшие крыши его скученных домов, отдельные крыши, ещё сохранившие серебристую ясность новой жести, и вкрапления двускатных крыш из пальмового листа. За дальней кромкой района начинались воды сейчас скрытой в тумане реки Итайя, притока Амазонки. До само́й Амазонки от Белена было не больше трёх километров.
– Нам вниз? – с сомнением спросил Дима.
– Это место не могло быть иным, – усмехнулся Максим. – Вспомни, как Дельгадо описывал проводника.
– Да уж… – Дима настороженно пошёл вслед за Аней и Максимом по растрескавшимся ступеням лестницы.
Крутые бетонные марши уводили вниз, с обеих сторон по откосу отгороженные в целом неплохими домами, если сравнивать их с видневшимися внизу хижинами. Тут пока встречались кирпичные и бетонные, пусть ничем не облицованные, но ухоженные здания с куцыми верандами, садиками и спутниковыми тарелками.
– Как думаешь, – Дима осторожно переставлял трость, стараясь не угодить в прикрытые мусором щели, – что там, в Городе Солнца?
– О чём ты? – Максим нехотя отвлёкся от мыслей. Никак не мог придумать, с чего начать разговор с проводником Марденом, да и не был уверен, о чём вообще его спрашивать: об участи отца, Дельгадо, о дневнике Затрапезного или отправной точке для карты на Инти-Виракоче. Слишком много вариантов. Не хотелось повторять ошибку, допущенную в разговоре с доктором Мельгаром в Чавин-де-Уантаре.
– Ну, по сути, ведь получается довольно весёлая история, – продолжал Дима. – Свободный город, воплощавший идеалы Кампанеллы и в каком-то извращённом смысле следовавший заветам инков. Этакий древний Ауровиль, якобы возведённый для наиболее одарённых мастеров, при этом спрятанный в полнейшей глуши где-то в джунглях. Возрождённый Эдем, на строительство которого два богатых дельца, всю жизнь считавших каждую копейку, отдали разом всё состояние – в итоге разорились и сами навсегда исчезли. Так сказать, «не сыскано, и где находятся – неизвестно». И молодые мастера, отправившись туда, предварительно умирали для семьи и знакомых, наслаждались там полнейшей свободой, а под конец пугали людей жуткими картинами и до конца дней замаливали грехи. И всё это безумие как-то связано с величайшей тайной цивилизации чавин, то есть с загадкой их мгновенного расцвета примерно за десять веков до нашей эры и такого же мгновенного падения впоследствии. Ты хоть примерно понимаешь, что вообще происходит? И почему Скоробогатов вслед за дель Кампо и Затрапезным вдруг готов сам разориться, лишь бы найти место, где был построен Город Солнца, и его руины? Почему твой папа, в конце концов, был так одержим этим проектом? Что они там такого прочитали в дневнике Затрапезного, что все срочно с ума посходили?
– Кого бог хочет погубить, того он прежде всего лишает рассудка, – ответил Максим.
– Ясно. Содержательный ответ. Вообще, я думал, там всё-таки Эльдорадо. Ну или что-то вроде того. Артуро, кажется, до сих пор так считает. Наверняка спит и видит, что найдёт дядю Гаспара, а с ним пару килограммов отборного инкского золота.
– У него сейчас проблемы, – заметила Аня. – Артуро говорил, что потратил почти все свои деньги и деньги семьи на поиски Гаспара. И сестра у него в больнице.
– Голодная собака верует только в мясо, – добавил Максим и, не желая продолжать разговор, заторопился вниз – они уже прошли почти всю лестницу.
Во втором письме из тех двух, что они перевели этой ночью, речь шла о сокровищах и артефактах, которые плантатор дель Кампо мог обнаружить в джунглях и для разработки которых мог задумать строительство настоящего города. В письме Гаспар опровергал допустимость такой теории, которую сам же изначально предлагал Шустову-старшему в качестве основной.
Ты, как всегда, прав, Серхио. Вынужден уступить под напором твоих доводов. Только прошу, не отвечай мне так грубо, будто я надоедливая муха, отвлекающая тебя от занятий, важность которых я ни в коей мере не преуменьшаю. Ты же порядочный человек. Не позволяй эмоциям захлёстывать тебя. В первую очередь это повредит твоему делу. То есть нашему делу. Если ты не забыл, оно изначально было именно нашим.
Признаю́, что закупка горно-шахтенного оборудования и поставки ртути говорят значительно меньше, чем тот факт, что Город Солнца ни на один грамм не обогатил ни Затрапезного, ни дель Кампо. Я бы осмелился утверждать, что они просто ошиблись в расчётах и прогорели, однако соглашусь с тобой: моя гипотеза прозвучала бы правдоподобно, если бы Город Солнца просуществовал пять-шесть, ну хорошо, десять лет. Такого срока достаточно, чтобы убедиться в тщетности своих надежд на извлечение богатств из погребённых преинкских руин, или никому прежде не известной сокровищницы Тауантинсуйю, или, наконец, из природных залежей золота или серебра.
Тут я вынужден развести руками и с облегчением признать, что теперь мы можем обоснованно предполагать подлинность всех записей в дневнике Затрапезного. Не забывай, Серхио, я с первых дней верил, что мы столкнёмся с чем-то подобным, а мои придирки – результат необходимого в нашем деле скептицизма, в конечном счёте направленного лишь на обнаружение истины в любом её виде.
Это письмо было одним из немногих отправленных в две тысячи одиннадцатом году, когда отец уже прятался у Джерри в Шри-Ланке, а значит, успел расшифровать дневник Затрапезного и сбежать с ним от Скоробогатова.
– Надо было сюда в сапогах идти! – проворчал Дима, остановившись перед очередным участком заболоченной земли.
Максим, не глядя на Шмелёвых, тщетно искавших сухой обход, пошёл напрямик. Аня с Димой вынужденно последовали за ним. В Белен всё равно не удалось бы пройти не замочив кроссовки. Диме с его единственными ботинками пришлось хуже всего.
Едва спустившись от рынка по бетонной лестнице, Максим увидел, что все дома здесь, в прибрежной низине, стоят на деревянных сваях и подняты над землёй почти на три метра. Сами дома поначалу встречались опрятные – сколоченные из добротных досок и соединённые крепкой мостовой. Правда, под ними в плотных зарослях виднелась гниющая помойка, испарения которой, надо полагать, поднимались прямиком в жилые помещения. Пространство под днищами домов представлялось отдельным диким миром, куда бы Аня точно отказалась спускаться, даже если бы от этого зависела её жизнь. Она бы предпочла ещё раз побегать по улицам Пуно. По меньшей мере, именно так Аня заявила, перегнувшись через перила и заметив под мостовой стаю бродячих собак.
