Максим не ответил. Вместо этого задал ещё несколько вопросов в надежде прояснить судьбу Гаспара, однако Артуро ничем интересным поделиться не смог.
Разговор затягивался. Слишком много вопросов. О деятельности Скоробогатова в Лиме, о плантаторе дель Кампо, о картах, которые висели в комнате Исабель, о кабинете Гаспара. Под конец Артуро вынужден был вновь рассказать историю тёти: от тех дней, когда она ещё жила в Испании, до последних лет безумия.
– Quos deus perdere vult, dementat prius, – отчеканил Артуро. – Кого бог хочет погубить, того он прежде всего лишает рассудка. Эту фразу часто повторял Серхио, ваш отец.
– Это он про себя? – неожиданно усмехнулся Максим.
Аня не сразу перевела его слова. Возможно, подумала, что они прозвучат грубо и неуместно. И она была права.
– Нет. Просто… приходилось к слову. Ваш отец был и… я смею надеяться, остаётся прекрасным человеком.
– Nu da, kaneshna. – Эти слова Максима Аня переводить не стала.
– В любом случае, ваша надежда крепче моей. Вы хотя бы не получали официального извещения о смерти.
Разговор оборвался, когда в коридоре показалась Иса. Если бы не Аня, Артуро бы вовсе не заметил тётю – отправившись в ванную, она шагала медленно и совершенно беззвучно. На ходу старалась туже затянуть пояс на халате. Ночью тётя могла неожиданно появиться в любой из комнат, задержаться там, слепо глядя в пустой угол или в окно, однако в кабинет мужа никогда не заходила. Даже не приближалась к его двери.
Когда Иса несколько минут спустя свернула в спальню – судя по скрипнувшей кровати, решила не возвращаться в кресло, – разговор в гостиной возобновился. Теперь уже Артуро задавал вопросы. С интересом слушал о чудачествах Шустова-старшего, об оставленных им подсказках в глобусе, о любви к шифровкам. Артуро в деталях узнал то, о чём прежде лишь догадывался по разрозненным и не всегда достоверным фактам. Стали понятны переполох, вызванный появлением «Особняка» на московском аукционе, и последовавшая активность людей Скоробогатова; причины, толкнувшие Максима на столь длительное и опасное путешествие, уже не вызывали сомнений. Однако в целом Артуро узнал не так много и был разочарован. Никакой конкретики. Куда отправился Шустов-старший из Ладакха после того, как получил открытку от Гаспара? Действительно ли дядя подписал её в тринадцатом году? А главное, что означало пресловутое «Приезжай, мой друг, всё готово»? Что готово? Для чего? На эти вопросы Максим не ответил.
К рассвету Дима уже не пытался расхаживать по комнате – оттеснив сестру к краю дивана, сел между ней и Артуро. Поначалу активно дополнял ответы Максима, а теперь, насупившись, поглаживал левое бедро и в разговоре участия не принимал. Аня вовсе прикрыла глаза, переводила не так бодро, уставшим от постоянного напряжения голосом. И только Максим ничем не выказывал утомления. Изредка отходил от подоконника, чтобы размять ноги, но потом неизменно возвращался к нему, будто не мог подыскать себе местечко поудобнее.
В семь утра все вместе отправились пить чай на кухню, а получасом позже Дима сам вызвался украдкой сходить в комнату тёти Исы, чтобы наконец извлечь содержимое сейфа.
В сейфе хранилось не так много. Трудно сказать, на что рассчитывал Максим, однако он был явно раздосадован, когда увидел, что Дима возвращается с единственным свёртком. Изучать его отправились в кабинет Гаспара – разложили небогатый улов на письменном столе. Артуро, разгоняя сонливость щелчками зажигалки, следил за Шустовым-младшим: за его реакцией, за тем, на что именно и как он смотрит.
– Почему люди Скоробогатова не забрали это? – спросил Максим.
Аня замешкалась с переводом, потому что пыталась усадить брата на стул. Дима от неё отмахивался. Кажется, нагрубил ей. В итоге садиться никто не захотел, и стул отправился на середину комнаты.
– Паук заглянул в сейф, – ответил Артуро. – И ничего не нашёл. Я успел всё передать знакомому переводчику.
– Переводчику?
– Ну, как видите, тут написано по-русски. Я так понимаю, всё это принадлежало Серхио. И если верить тому, что вы рассказали, он рассчитывал, что ваша мама сюда доберётся раньше меня или кого бы то ни было.
– Если верить?
– Открытая дверка была и остаётся лучшей защитой, – Артуро проигнорировал замечание Максима. – Паук решил, что содержимое сейфа забрал сам Гаспар. А сиделка тёти Исы, уверен, в первые недели протирала в нём пыль чаще, чем в кухонных шкафах. О сейфе, безусловно, знает весь квартал. Также им известно, что он открыт.
– Теперь у вас есть ключ, – Максим передал его Артуро. – Можете смело закрывать дверку.
– Так и сделаю. Когда соберусь отсюда уезжать.
– Посмо́трите, сколько дней пройдёт, прежде чем квартира набьётся гостями?
– Дней? Боюсь, вы недооцениваете моих соседей.
Артуро и Максим обменялись ухмылками. Да, пожалуй, они в самом деле могли бы сработаться.
В последовавшей тишине все сосредоточились на изучении того, что принёс Дима. Перед ними лежал шерстяной палантин. Прямоугольный, метра два в размахе, связанный из шерсти альпаки и украшенный геометрическим узором. В узоре угадывались мотивы древней культуры Паракас и других культур побережья. С одного из узких краёв палантин был подшит густой бахромой коротких нитей и десятком нитей подлиннее, с декоративными узелками.
Максим палантином не заинтересовался. Напрасно. Впрочем, и сам Артуро не сразу заподозрил его важность. Подумывал подарить палантин девушке, за которой тогда ухаживал. К счастью, их отношения не заладились. Хватило двух месяцев совместной жизни. Артуро потом не раз благодарил судьбу, если судьбой можно назвать их ссору из-за необходимости ухаживать за тётей Исой.
Максим, судя по всему, счёл, что палантин – простая обёртка, в которую его отец закутал главное: два сложенных листка. На листе поменьше Серхио уверенным почерком выписал стихотворение Джона Китса. Не самое удачное. Слишком уж туманное, бесноватое. Узнав от переводчика, что это именно стихотворение, а не письмо или какое-то зашифрованное указание, Артуро удивился. Не понимал, зачем Серхио положил его в сейф. В этом не было логики. Теперь же, после всех слов Максима, Артуро заподозрил в строках Китса заурядную дань сентиментальности. Возможно, они что-то значили для жены Шустова, ведь именно ей предстояло первой заглянуть в сейф. Странная забава для расчётливого человека, каким был Серхио.
Когда страшусь, что смерть прервёт мой труд,
И выроню перо я поневоле,
И в житницы томов не соберут
Зерно, жнецом рассыпанное в поле,
Когда я вижу ночи звёздный лик
И оттого в отчаянье немею
<…>
«Зерно, жнецом рассыпанное в поле», а точнее, «мыслей полновесное зерно» – это про хлебные крошки? Шустов-старший боялся, что жена не справится с его загадками и в итоге не пройдёт по намеченному им пути? А «власть любви уже не свяжет нас»? Чего Серхио добивался? Хотел показать, что грустит из-за расставания с женой и сыном? Артуро поморщился. Напрасная сентиментальность.
