– Мистер Макэндрю, это Клэй Данбар.
Макэндрю растянул губы в улыбке огородного пугала – но все же улыбке.
– Что ж, – сказал он, – гуляйте, детки, сейчас можно. На будущий год…
Тут его тон посуровел, и он кивнул на Клэя, глядя на Кэри.
– На будущий год его ждет обрезка. Сухие ветки надо обрезать.
Этого Клэй не забудет.
Скачка в тот день была из группы два, называлась Плимутская. Для большинства лошадей скачка такого типа – серьезная работа. Для Матадора – только разминка. На него ставили два к одному.
Его цвета были черный с золотом.
Черный камзол. Золотой герб.
Кэри с Клэем сидели на трибуне, и впервые за день она волновалась. Когда жокей сел в седло, она посмотрела вниз, в паддок, оттуда Пит показывал ей на седока – Пит стоял рядом с Макэндрю у ограды, они пробились сквозь толпу. Ворота распахнулись, Клэй смотрел в поле, а Макэндрю ломал руки. Глядя в пол, он спросил:
– Где?
Пит ответил:
– Третий с конца.
– Хорошо.
Следующий вопрос:
– Ведет?
– Канзас-Сити.
– Черт! Этот тормоз. Значит, не спешат.
И тут его слова подтвердил комментатор:
– Канзас-Сити отрывается от Полупустого-Стакана и на корпус опережает Синюю-Деревяшку…
И снова Макэндрю:
– Как он?
– Бьется с ним.
– Всадник херов!
– Ничего, он справляется.
– Ну все, полегче.
На повороте можно было уже не волноваться.
– Вперед. Выходит. Матадор!
(Комментатор владел пунктуацией.)
И в какие-то секунды Матадор вышел вперед. Ускорился, увеличивая отрыв. Жокей, Эррол Барнаби, сиял высоко над седлом.
К облегчению старого Макэндрю.
А потом кое-что сказал Пит, его цигарка уже превратилась в уголек:
– Вы думаете, он готов на Куин?
И Макэндрю поморщился и пошел прочь.
Финальный аккорд, однако, сыграла Кэри.
Она как-то успела поставить доллар и отдала выигрыш Клэю – успешно потраченный по пути домой.
Два доллара и мелочь.
Горячая картошка фри и горка соли.
Как потом оказалось, это был последний сезон Матадора; он выиграл все, кроме тех скачек, которые имеют значение.
Группы один.
Во всех скачках Группы один ему пришлось состязаться с одной из лучших лошадей эпохи или даже истории. Это была крупная, темная и статная кобыла, и вся страна ее любила. Ее называли всевозможными эпитетами и сравнивали со многими: от Кингстон-Тауна до Лонро. От Блэк Кэвьяр до Фар Лэпа. Домашнее имя у нее было Джеки.
А на скачках она именовалась Дамой Червей.
Конечно, Матадор был выдающимся конем, но его сравнивали с другим жеребцом: могучим гнедым по кличке Хэй Лист, который неизменно проигрывал Блэк Кэвьер.
Но у Энниса Макэндрю и у владельца Матадора выбора не было: приходилось выставлять. Скачек Группы один на эту дистанцию не так много, и каждый раз там окажется Дама Червей. Ее тоже никто не побеждал и не мог победить. Она обходила остальных на шесть или семь корпусов – на два, если ей давали немного сбавить перед финишем. Матадора она опережала лишь на корпус, а один раз – всего на полголовы.
Цвета ее были, как у игральной карты: белый с черным и красным сердцем.
Вблизи Матадор рядом с ней казался мальчишкой, в лучшем случае нескладным юношей; масти она была самой темной из гнедых, какую лишь можно вообразить: ее легко было принять за вороную.
По телевизору показывали ее крупным планом в стартовом боксе.
Дама Червей возвышалась над другими лошадьми.
Неизменно настороженная и внимательная.
Потом прыжок – и она уже далеко.
На скачках Ти-Джей Смита, осенью, они состязались второй раз. Казалось, что Матадор ее все-таки обойдет. Жокей дал ему вырваться еще задолго до поворота, и отрыв казался непреодолимым. Но Дама Червей его покрыла одним махом. В пять или шесть гигантских скачков она вышла вперед и шла первой.
Потом в конюшнях стойло номер четырнадцать окружила огромная толпа. Где-то там, внутри, была Джеки, Дама Червей.
У стойла сорок два болталось лишь несколько забредших любителей и Пит Симмс с Кэри. И Клэй.
Кэри гладила Матадора по белой отметине.
– Здорово скакал, малыш.
Пит подтвердил.
– Я думал, он ее сделал, – но это такая лошадь…
На середине, где-то возле стойла двадцать восемь, пожали руки два тренера. Беседуя, они не смотрели друг на друга.
Клэю, неведомо почему, понравился этот момент.
Понравился больше, чем скачка.
В середине зимы Матадор получил передышку после очередного проигрыша своей заклятой врагине, на сей раз – полного разгрома: отстал на полных четыре корпуса. Он лишь едва опередил основную группу. Кэри с Клэем смотрели скачку по телевизору в «Голых руках», где шла прямая трансляция. Скачка проходила в Куинсленде.
– Бедный старик Уолли, – вздохнула Кэри, а затем окликнула бармена, парня по имени Скотти Билс:
– Слушай, как насчет пивка с горя?
– С горя?
Он ухмыльнулся.
– Она же выиграла! Ну и к тому же ты несовершеннолетняя.
Кэри возмутилась. Не вторым замечанием, а первым.
– Ладно, Клэй, пошли.
Бармен между тем посмотрел на девушку, потом на Клэя; и Скотти Билс, и Клэй стали старше, и Скотт не мог вспомнить его, но каким-то образом, он не сомневался, они были знакомы.
Они уже почти вышли за дверь, когда Скотти наконец вспомнил.
– Эй! – крикнул он. – Это же ты: ты один из них – несколько лет назад – да ведь?
И первой заговорила Кэри:
– Один из кого?
– Семь пинт! – крикнул Скотти, и его волосы как будто исчезли.
Клэй вернулся к стойке и сказал:
– Ей понравилось пиво.
И что я вам говорил?
Кэри Новак умела разговорить, хотя с Клэем ей пришлось повозиться больше, чем с кем-либо. За дверью, он привалился к стене «Голых рук», и она привалилась рядом с ним. Так что они касались друг друга плечами.
– Семь пинт? О чем это он говорил?
Рука Клэя отправилась в карман.
– А почему, – продолжала Кэри, – всегда, если тебе неловко, ты тянешься к той штуке, которую носишь в кармане?
