Ты не на шутку разревелся.
Твоя правда.
Томми подходит и протягивает обе ладони, Ахиллес сует морду и засасывает их – втягивая все до крошки.
Последний раз это произошло в мае, и Томми наконец сдался. Он ухаживал за всеми животными, за всеми поровну, а для Ахиллеса мы еще покупали зерна, сена и сметали всю морковь в конном квартале. Рори, вопрошая, кто сожрал последнее яблоко, знал, что оно досталось мулу.
В тот раз – полуночный южак мел по улицам, по районам. И принес голоса поездов. Я уверен, что это мула и взбудоражило, и мы никак не могли его унять. Даже когда к нему выбежал Томми, Ахиллес отбросил его; он упорно ревел, вытянувшись под сорок пять градусов, а над ним крутился зонт сушильного столба.
– Сахарницу? – спросил Томми у Клэя.
Но в тот раз Клэй ответил: «Нет».
Рано.
Нет, в ту ночь Клэй вышел во двор, и прищепка лежала на его бедре, и сначала он просто стоял с мулом рядом, а потом потянулся медленно вверх и остановил вращение рамы с веревками. Он потянулся еще медленнее и положил другую руку мулу на морду, на эту сухую потрескавшуюся пустошь.
– Все хорошо, – сказал ему Клэй. – Уже утихло…
Но Клэй лучше кого бы то ни было знал: есть вещи, которые никогда не уходят. И даже когда Томми, не послушавшись брата, выбежал с полной сахарницей и Ахиллес всосал весь песок – сахаринки налипли вокруг ноздрей, – смотрел мул все равно только на Клэя.
Видел ли он очертания предмета у него в кармане?
Может быть, но, вероятно, нет.
Но одно я при этом знаю определенно – этот мул был совсем не дурак: наш Ахиллес всегда знал.
Он знал, что это – тот пацан Данбар.
Тот самый, который ему нужен.
В то время мы часто бегали на кладбище, к зиме и в зиму.
По утрам становилось все темнее.
Солнце взбиралось нам на спину.
Однажды мы забежали на Эпсом-роуд; Суини оказался человеком слова: трейлер исчез, но сарайчик умирал на своем месте.
Мы улыбнулись, и Клэй сказал:
– Кармление.
Пришел июнь. Я уже серьезно стал думать, что Ахиллес умнее Рори, потому что того опять отстранили. Он правил прямиком на исключение; его стремления вознаграждались.
Я вновь встретился с Клаудией Киркби.
В этот раз волосы у нее были короче, едва заметно, и в ушах у нее блестели чудесные сережки в виде легких стрел. Серебряные, слегка покачивались. Стол ее покрывали разбросанные бумаги, со стены смотрели знакомые мне плакаты.
На сей раз беда оказалась в том, что в школе появилась новая учительница – тоже молодая, – и Рори выбрал ее в жертвы.
– Что ж, выходит так, – рассказала мисс Киркби, – что он таскал виноградины из завтрака Джо Леонелло и бросал их в классную доску. И попал в учительницу, когда та обернулась. Засветил прямо в белую блузку.
Уже тогда, ее вкус к словам.
Я стоял, я зажмурил глаза.
– Знаете, правда, – продолжала она, – по-моему, учительница слегка драматизирует, но такого мы, конечно, терпеть не можем.
– Имела право рассердиться, – сказал я, но тут же сбился.
Я заблудился в бежевости ее блузки, в рисунке ее складок и волн.
– В смысле, ведь это надо угадать…
Возможны ли у блузки приливы и отливы?
– Повернуться в самый момент… – сорвалось у меня с языка, и тут же я опомнился. Какой промах!
– Вы хотите сказать, что это ее вина?
– Нет! Я…
Она меня отчитывает!
Клаудия уже собрала со стола работы. Улыбнулась мне мягко и примирительно:
– Мэтью, не волнуйтесь. Я понимаю, что вы не это имели в виду…
Я сел на изрисованный стол.
Обычные подростковые художества: вся столешница в членах.
Как тут можно устоять?
И в тот момент она замолчала и пошла на безмолвный отчаянный риск – именно тогда я впервые почувствовал, что влюблен.
Она положила ладонь мне на локоть.
Ладонь была теплая и узкая.
– По правде говоря, – сказала Клаудия, – здесь каждый день творятся вещи куда хуже, но что касается Рори, есть еще один момент.
Она была на нашей стороне и показывала мне это.
– Это его не извиняет, но он страдает – и он пацан.
И в следующий миг она меня добила одним махом.
– Права я или не ошибаюсь?
Оставалось ей только подмигнуть, но она этого не сделала, и спасибо ей, потому что она процитировала кое-что слово в слово и тут же шагнула прочь. И тоже села – на стол.
Нужно было чем-то ответить.
– Знаете… – сказал я и с трудом проглотил слюну.
На водах ее блузки установился штиль.
– Последним, кто мне так говорил, был отец.
В беге надвигались какие-то перемены.
Грустные, но больше для меня.
Вся зима прошла как обычно: мы бегали на Бернборо, пробегали по улицам, я потом – на кухню пить кофе, а Клэй отправлялся на крышу.
Когда я включал секундомер, обнаруживалась неудобная проблема.
Самый кошмарный тупик для бегуна: старался он все больше, но бежал не быстрее.
Решили было, что не хватает адреналина; мотивация резко просела. Куда еще стремиться, выиграв на штате? До начала сезона оставались еще месяцы: неудивительно, что он впал в летаргию.
Клэй, однако, не спешил меня слушать.
Я уговаривал.
– Ну давай, – наседал я, – давай, Клэй. Ну, что бы сделал Лиддел или Бадд?
Я должен был понимать, что слишком с ним миндальничаю.
В первое исключение я брал Рори с собой на работу: договорился об этом с боссом. Три дня ковровых покрытий и половой доски, и я увидел определенно, что аллергии на работу у этого парня нет. Каждый раз он как будто жалел, что день окончен.
Наконец он бросил школу, уже насовсем. И мне пришлось их почти умолять.
Мы сидели в кабинете директора.
Он проник в лаборантскую и стащил бутербродницу.
– Они там и так слишком много едят, – объяснил он. – Это ж я им только лучше, блин, сделал!
Мы с Рори – по одну сторону стола.
Клаудия Киркби, миссис Холланд – по другую.
На мисс Киркби – темная юбка и голубая блузка, в чем была миссис Холланд, уже не вспомню. Помню только ее седины, как бы прилизанные, мягкость морщин у глаз и брошь на кармане слева: фланелевый цветок, символ школы.
