– Эй, Томми, Томми! Скорей, смотри!
Весь задний двор покрыт снежными хлопьями из пенорезиновых шариков начинки кресла. Самый влажный пока день лета – и Рори бросает взгляд на Генри.
– Ну ты точно гений, бляха-муха.
– Что такое?
– Смеешься? Притащить домой этот сраный мешок.
– Я же не знал, что собака его раздерет, это Томми виноват – и вообще…
Он исчез и вернулся с пылесосом.
– Эй, пылесосом нельзя!
– Почему?
– Не знаю – сломаешь.
– Рори, ты переживаешь за пылесос?
Это уже я.
– Ты же даже не знаешь, как эта холера включается.
– Во-во.
– Помолчи, Генри.
– И как ею пользоваться.
– Засохни, Мэтью.
И мы все стояли и смотрели, как Генри пылесосит двор. Рози скакала прямо и вбок, лаяла и бесилась, а миссис Чилман ухмылялась через забор. Стоя на цыпочках на банке из-под краски.
– Ну эти Данбары! – фыркала она.
Одним из приятных моментов годовщины стал великий обмен комнатами, который мы устроили, отправив ее книги и платье в недра пианино.
Первым делом мы разобрали трехъярусные койки.
Каждую из них можно было разделить на обычные кровати, и, хотя мне не особенно хотелось, именно я переехал в родительскую спальню (никто никоим образом не хотел в ней жить) – но со своей старой кроватью. На их кровати я не стал быть спать ни под каким видом. Но еще до того, как мы этим занялись, было решено: настало время перемен – Генри и Рори разъедутся.
Генри:
– Наконец-то! Я этого всю жизнь жду!
Рори:
– Ах, бляха-муха, всю жизнь ждешь, ну и скатертью дорога! Собирай барахло и проваливай.
– Собирай? Ты это вообще о чем?
Он от души пихнул брата.
– Я никуда не поеду!
– Ну и я не поеду!
– Ай, заткнитесь, – прикрикнул я. – Хотелось бы мне от вас обоих избавиться, да жаль, не могу, поэтому сделаем вот что: я бросаю монету. Два раза. Первый раз – на кто съезжает…
– Да, но у него больше…
– Не волнует. Не угадал – съезжает, угадал – остается. Рори, говори.
Монета, взлетев вверх, ударилась о потолок.
– Орел.
Отскочила от ковра; упала на носок.
Решка.
– Черт!
– Ха-ха, не повезло, друган!
– О потолок задела, несчитово!
Я повернулся к Генри.
Рори не сдавался:
– Она в потолок хрякнулась!
– Рори, – сказал я. – Заткнись. Генри, слушай: я бросаю еще раз. Орел – ты берешь Томми, решка – Клэя.
И опять выпала решка, и первое, что сказал Генри, когда к нему вселился Клэй, было:
– Вот, ну-ка глянь.
Он бросил ему старый «Плейбой» – мисс Январь.
А Рори задружился с Томми:
– Убери кота с моей, блин, кровати, недоумок.
Твоя кровать?
Типичный Гектор.
И еще раньше, в середине сентября, когда он попал на региональный чемпионат на стадионе Эрнста Маркса – где бетонная великанская трибуна, – мы довели бинтование скотчем до уровня искусства. Это стало у нас своего рода обрядом; это была наша замена диалогу о ногах – стальных пружинах – и силе, что идет изнутри.
Первым делом я опускался перед ним на корточки.
Медленно наматывал упаковочный скотч. Полоску ровно посередине.
Поперечную перед пальцами.
Начинается похоже на распятие, но в итоге выходит что-то другое, вроде давно утраченной буквы алфавита: несколько концов загибались на подъем стопы.
Когда объявили забег на четыреста, я дошел с ним до зоны распорядителей; день был парной и вязкий. Уходя, Клэй подумал об Абрахамсе и о проповеднике Эрике Лидделе. Подумал о худенькой миниатюрной южноафриканке, подавшей ему пример бинтовать ноги скотчем.
Я сказал:
– Жду после забегов.
И Клэй мне ответил, с прищепкой в кармане шортов:
– Давай, Мэтью.
А потом – одно слово:
– Спасибо.
Бежал он как великий и грозный воин.
Воистину молниеносный Ахиллес.
Наконец, уже наступал вечер того дня, первой годовщины; Рори пришел в чувство.
– Давайте сожжем кровать, – сказал он.
Мы приняли решение вместе.
Сидя за кухонным столом.
Но и решать-то было нечего.
Может быть, это универсальная истина: мальчишки и огонь; точно так же, как все мы бросаем камни. Собираем и целимся во что попало. Даже я, которому было почти девятнадцать.
Мне пора было стать взрослым.
Если переезд в родительскую спальню был поступком взрослого, то сожжение кровати было делом подростка – и вот так я и смягчил себе переход: поставив и на то, и на другое.
Поначалу обошлись почти без слов.
Клэю с Генри поручили матрас.
Мы с Рори тащили основание.
Томми – спички и скипидар.
Мы вынесли все через кухню во двор и перебросили через ограду. Примерно в том же месте, где столько лет назад Пенни встретила Городского Экспресса.
Перелезли сами. Я сказал:
– Так.
Было тепло, задувал ветерок.
Руки пока в карманах.
Клэй сжимал в ладони прищепку – но потом матрас вернули на основание, и мы понесли кровать на Окружность. Конюшни: усталые, клонящиеся. Проплешины в траве.
Скоро мы увидели в отдалении брошенную стиральную машину.
Потом – разбитый мертвый телик.
– Туда, – сказал я.
Показал – почти в середине, но немного ближе к нашему дому, – и мы понесли родительскую кровать туда. Двое из нас стояли, трое присели на корточки. Клэй держался поодаль, отвернулся к дому.
– Ветерок вроде, а, Мэтью? – спросил Генри.
– Ну, вроде.
– Западный, кажись?
Ветер крепчал с каждой минутой.
– Так мы все поле запалим.
– Еще лучше! – воскликнул Рори.
И пока я пытался его унять, Клэй отодвинул все – поле, траву, убитый телик. И одинокий остов стиральной машины. Его голос был направлен мимо нас:
– Нет.
– Что?
