Рабы
Надо отдать должное постаревшему Майклу Данбару.
В этот раз он не промахнулся.
Фотография была произведением искусства.
Когда Клэй вернулся, он стоял на кухне возле плиты.
– Ну, отдал?
В его впалых глазах – надежда.
Руки казались неуверенными, смущенными.
Клэй кивнул.
– Очень понравилось.
– Мне тоже. У меня есть еще одна, раньше сделанная.
И, угадав мысли Клэя, добавил:
– Там за тобой легко подглядывать: ты будто отключаешься.
А Клэй: хорошо среагировал, и еще кое-что – впервые с дня приезда.
– Помогает забыть, – сказал он и поднял взгляд на Майкла. – Хотя я не уверен, что правда хочу забыть.
И возле раковины стояла небезызвестная Девочка-сбивашка – светловолосая Пенни Данбар.
– Эй, пап?
Это было сильной встряской для них обоих, и потом следующая секунда – кода.
– Знаешь… я скучаю. Я по ней так скучаю, пап, ужасно скучаю. – И вот тогда – пара шагов – мир изменился.
Он подошел и обнял мальчишку.
Обнял за шею и прижал к себе.
Наш папаша стал ему отцом.
* * *
Но потом они вернулись к мосту.
Будто ничего не произошло.
Они ставили леса и молились за своды, вернее, за своды, которые будут стоять вечно.
Но, если задуматься, это и впрямь забавно: эфир между отцами и сыновьями – и особенно между этим отцом и этим сыном. Сотни мыслей на каждое сказанное слово: если слова вообще произносятся. Клэй особенно остро почувствовал это в тот день, как и в дни, что ложились штабелем после. Ведь ему так много было что рассказать. Иными вечерами он выходил из комнаты поговорить, но потом с колотящимся сердцем возвращался обратно. Он так живо помнил, каким он был ребенком, как просил историй из Фезертона. В те дни его носили в постель на спине.
Он репетировал за пустым старым столом; ларец и книги рядом.
Перо Ти в руке.
– Пап?
Сколько раз придется ему репетировать?
Однажды он почти дошел до тяжелого света кухни, но вновь отступил обратно в коридор. А на следующий раз все же перешагнул порог, крепко сжимая «Каменотеса» – и Майкл Данбар его заметил:
– Входи, Клэй, что это у тебя там?
И Клэй стоит, пойманный, на свету.
Поднимает руку с книгой. Говорит:
– Да вот.
И поднимает выше. Книгу, такую бледную и потертую, с растрепанным и мятым корешком. Держит перед собой Италию, и фрески на потолке, и все сломанные носы – по одному на каждый раз, как она это читала.
– Клэй?
Майкл в джинсах и футболке; его ладони – будто истертый бетон. С Клэем у них похожие глаза, только у Клэя в них – постоянное пламя.
И когда-то у него был бетонный пресс.
Помнишь?
У тебя были вьющиеся волосы; они и теперь такие, но в них стало больше седины – потому что ты умер, и немного постарел, и…
– Клэй?
Он это наконец сделал.
Кровь потекла из камня.
Книга в руке, протянута ему:
– Можешь рассказать про «Рабов» и «Давида»?
Рука над дюнами
Во многих смыслах можно было сказать, что кот был огромной ошибкой: у него обнаружилась куча отвратительных привычек.
Он практически постоянно пускал слюни.
У него кошмарно воняло из пасти.
У него была какая-то жуткая постоянная линька, перхоть и склонность при еде разбрасывать корм из миски.
Он блевал.
(– На, погляди, – как-то поутру орал Генри. – Прямо под мои туфли!
– Скажи спасибо, что не в них.
– Заткнись, Рори… Томми! Иди убери эту срань!)
Глухой ночью он принимался мяукать – таким жалобным тонким голосом! А потом этот яйцемес с когтями, который он затевал, прыгнув на первые попавшиеся колени. Бывало, когда мы смотрели телик, он перебирался с одного из нас на другого и во сне раскачивал дом своим мурканьем. Больше всех его терпеть не мог Рори; он лучше всех резюмировал общее мнение:
– Томми, если этот чертов котяра еще раз затеет шинковать мне яйца, я его, суку, прикончу, точно говорю – а ты, не сомневайся, будешь следующим.
Но зато Томми стал намного счастливее, и Генри научил его ответу:
– Он просто пытается их найти, Рори.
И даже сам Рори не выдержал, захохотал, и тут же потрепал полосатое чудовище, которое лежало у него на коленях, протыкая когтями шорты. Потом появятся рыбка, и птица, и Ахиллес, но следующей придет черед собаки. Это Гектор проторил им всем дорогу в наш дом.
* * *
А был уже декабрь, и вот непреложный факт: Клэй стал специалистом по дистанции в четыреста метров.
Знал каждый винтик.
В Чисхольме никто не мог с ним тягаться, но скоро появятся соперники. Новый год принесет зональные и региональные соревнования, и если он хорошо выступит, то попадет и на штат. Я думал о новых способах тренировки и вернулся к прежней мотивации. Я начал, где когда-то он, в библиотеке.
Читал книги и статьи.
Перебирал компакт-диски.
Все, что я мог найти по легкой атлетике, пока за моей спиной не выросла служительница.
– Добрый вечер, – сказала она. – Молодой человек! Девять часов. Мы закрываемся.
Незадолго до Рождества это случилось.
Гектор ушел и пропал.
Мы все ходили на поиски, и это было немного похоже на наши розыски Клэя за исключением того, что в этот раз Клэй был с нами. Мы все обшаривали окрестность по утрам, пацаны еще и после школы; возвращаясь домой, я к ним присоединялся. Мы даже съездили в Уэзерилл, но кот просто испарился. И даже шутки казались тухлыми.
– Слышь, Рори, – сказал Генри во время нашего обхода улиц. – По крайней мере, может, яйца твои заживут.
– Ага, свалил, и хер с ним.
Томми шел немного поодаль от нас, в ужасной тоске и обиде. Он подскочил к ним и пытался захватить и повалить на землю.
– Сволочи!
Он выплевывал в них свою обиду. Он качался и лупил кулаками. Размахивал своими детскими ручонками.
– Сволочи, уроды уродские!
Поначалу они скорее пытались зажигать в сгущавшемся сумраке.
– Ни фига! Не знал, что Томми так здорово умеет матюгаться!
