У кого-то кошка только что принесла котят.
Зачем возить Томми к мертвым животным, если к нему могут сами прийти живые?
Я запомнил первую половину телефона, Клэй вторую, но, когда мы позвонили, нарвались на выговор. Объявление повесили три месяца назад, последний из котят шесть недель как продан. Вместе с тем ответившая женщина точно знала, куда нас отправить. Голос у нее был мужской, одновременно открытый и сухой.
– В интернете десятки сайтов про животных, но вам лучше всего подойдет РКТ.
Эта леди имела в виду «Рейсин куортер трибьюн»; ее совет оказался точен и прозорлив: стоило лишь нам заглянуть в эту нашу районную газету – как там продавались одна колли, одна келпи и пара австралийских попугаев. Морская свинка, королевский попугай и три кошки разной породы.
Но в самом низу ждал он, причем объявление уже успело сколько-то провисеть. И я сразу должен был всё понять по тому, как у Клэя зажглись глаза: он внезапно разулыбался и ткнул пальцем вниз:
УПРЯМЫЙ, НО МЕРОЛЮБИВЫЙ МУЛ
НЕ ВЗБРЫКИВАЕТ, НЕ РЕВЕТ
* * *
$200 (торг)
НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ
Спросить Малкольма
– Ни в коем разе не показывай Томми, – сказал я, но Клэй чихать хотел.
Он еще раз плавно опустил палец на ошибку в первой строке.
– Упрямый, – сказал он, – но меролюбивый.
Мы сошлись на одноми из котов – хозяева уезжали за границу. Везти с собой оказалось слишком дорого. Они сказали, что его зовут Матрос, но мы точно знали, что переназовем по-своему. Крупный, тюфяк с мурчалками – черные губы, гудроновые лапы – и хвост, словно вялый меч.
Мы покатили куда-то в Уэзерилл, через два района к западу от нас, и на коленях у Клэя кот приехал домой; за всю дорогу он не шевельнул и ухом, только мурчал вместе с мотором в унисон. И ритмично впускал в Клэя когти.
Господи, если бы вы только видели Томми.
Жаль, что вы его не видели.
Дома мы поднялись на крыльцо.
– Эй, Томми! – позвал я, он вышел, и глаза у него были юные и непреклонные. Взяв кота на руки, он едва не расплакался, прижимая полоски к груди. Он гладил его и ласково трепал, говорил с ним без слов.
Тут вышли оба, Рори и Генри, и изумили великолепной реакцией, почти в один голос возмутившись.
– Эй, это как это, Томми завел, сцуко, кота?
Клэй отвел глаза. Я ответил:
– Потому что мы его любим.
– А нас вы не любите?
Тут мы услышали заявление Томми и моментальную отповедь Клэя:
– Я его назову Ахиллес.
Резко:
– Нет, не его.
Я тут же посмотрел на Клэя.
Я был упрям и уж точно не меролюбив:
Нет, Клэй, черт тебя дери, сказал я, пусть только взглядом, – но кого я пытался одурачить? Как бы то ни было, Томми держал кота как новорожденного младенца.
– Ладно, – сказал он. – Тогда Агамемнон.
На этот раз ему не велел Рори.
– Придумай имя, которое мы сможем выговорить.
И он все равно воздал дань Пенелопе.
– Тогда, может, Гектор?
Величайший герой среди всех троянцев.
Кивки и согласное бурчание.
Следующим утром в конных кварталах обнаружились повороты, о которых я знать не знал, и мы выбежали на Эпсом-роуд. Неподалеку от тоннеля Лонро. Над нами продребезжал поезд. Это была одна из тутошних забытых улиц с единственным забытым полем. Все ограды покосились. С деревьев облезала волокнистая кора; словно башни, они не сдавали своих рубежей.
Под ними – клочок земли; и трава, похожая на кулаки, в пыли. Ржавая изгородь из колючей проволоки. Хибара, выцветшая до серого. Трейлер, старый и обшарпанный; и пьяный мужик в три часа ночи.
Я помню звук его шагов и как они замедлились на колдобистой дороге. На этом этапе пробежки Клэй никогда не сбавлял темпа: только ускорялся, без вариантов – и вскоре я догадался. Увидев трейлер и кусок неухоженной земли, я понял, что логики здесь искать нечего, а вот мул, скорее всего, обнаружится. Перейдя на шаг, я злобно заговорил:
– Ты позвонил по номеру из газеты, так?
Клэй деловито шагал к цели.
Его дыхание так быстро успокоилось, после бега пришло в обычный ритм.
– Не понимаю, о чем ты.
И тут появился щит.
Теперь ясно, что все это было в каком-то смысле правильно.
Сейчас я это вижу и могу сказать.
Но в тот момент я шел к изгороди с подозрением и великой досадой – а щит был когда-то белым. Грязный и заскорузлый, он криво висел прицепленным к самой верхней жиле ограды – наверное, самый очаровательный щит во всех конных кварталах или даже во всех конных кварталах на свете.
Поблекшая надпись толстым черным маркером:
ЗА КАРМЛЕНИЕ ЛОШАДЕЙ СУДЕБНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ!
– Господи, – сказал я. – Глянь-ка.
Как этот человек умудрился сделать ошибку в «кормлении», но верно написать «преследование»? Но таков уж, думаю, наш конный квартал. И к тому же никаких лошадей там не было, и сначала мне показалось, что и ничего не было…
Но тут он и вышел из-за хибары.
Внезапно показалась морда мула, с миной, которая часто его определяла.
Он наблюдал, он постигал.
Общался.
Как высшее-но-всеми-покинутое существо.
Уже тогда на его длинной кособокой морде застыло это послание: какого-ты-уставился? – но, понаблюдав за нами пару мгновений, он как будто сказал: а, ну черт с вами.
В осколках крапчатого рассвета он медленно потрусил к нам.
Вблизи мул оказался почти милым: разговорчивый, хотя немой, и обаятельный. Голова у него была бархатная, будто щетка, и окрас его резко менялся по всей шкуре от песка до ржавчины; спина как вспаханное поле. Копыта у него были цвета древесного угля. И что нам было делать? Как вообще говорят с мулами?
Но Клэй готов был ответить.
Он посмотрел животному в глаза, они были так похожи на телячьи, как у детишек, отправляемых на бойню, сплошная печаль, но такие живые. Запустив руку в карман, Клэй что-то нашарил – и это не была ярко-желтая прищепка.
Нет, тут мы видим Клэя Данбара в лучшем его проявлении.
Ладонь, пригоршня сахару.
Сахар в его руке был зернистым и сладким – и мул стал заоблачно счастлив, и чихать ему на надпись с ее орфографией: его ноздри затрепетали. Его глаза оттаяли и усмехались Клэю: «Я знал, что когда-нибудь ты придешь».
