Конь ободрал бока, но остался в строю.
Жокея увезли в больницу.
А в последней скачке дня он должен был скакать на довольно перспективной лошади – пробивном новичке Кутамандре, и ее владелец пришел к тренеру за лучшей заменой, какую только тот мог предложить.
– Никого под рукой. Вот все, кто у меня есть.
Опытные жокеи уже были расписаны: оставалось только выбирать из учеников.
Старый Макэндрю окликнул через плечо владельца:
– Эй, Кэри!
А та рвалась в бой.
Получив красно-зелено-белые шелка, она прошагала прямиком в Сортир – так называли женскую жокейскую раздевалку, поскольку она им и была, бывшим туалетом, – и вышла готовая к скачке.
И она знала.
Этот конь победит.
Иногда, рассказывала она, ты это просто чувствуешь.
Макэндрю тоже это почувствовал.
Спокойно, но мертвяще властно:
– Сразу выходи вперед и не сбавляй, пока не пересечешь Глоамин-роуд.
Кэри Новак согласно кивнула.
И напутственно хлопнул ее напоследок по спине.
В Силвере, на Амахну они слушали последнее включение, и, когда Клэй бросил работу на опалубке, Майкл Данбар сообразил.
Это она.
Кэри Новак.
Вот как ее звать.
Они сидели и слушали скачку, и все вышло, как говорил старик Макэндрю: она сразу вырвалась вперед. И лидировала до конца скачки. Кутамандра был крупный, темно-гнедой жеребец. Храбрый и полный бега. Он финишировал первым с отрывом в добрых четыре корпуса.
* * *
С того момента происходило вот что.
Весь сентябрь на реке, когда Майкл возвращался с шахты, они жали друг другу руки и работали как проклятые.
Тесали, пилили, мерили.
Обтачивали камни; двигались в слаженном ритме.
Завершив устройство системы блоков, они проверили ее тяжелым антревольтом. И тут последовали довольные полукивки – а потом кивки: веревки были крепкими, как троянцы, шкивы – из уцененной стали.
– Иногда шахта нам на пользу, – сказал Майкл, и Клэю оставалось только согласиться.
В иные моменты они замечали, как меняется свет: небеса проглатывали солнце. Над горами собирались темные тучи, потом нехотя брели прочь. Пока им здесь делать нечего, но их час обязательно придет.
Настал момент решать, из чего будет полотно моста – чем его выстлать:
– Дерево? – раздумывал Майкл Данбар.
– Нет.
– Бетон?
Не сгодится ничего, кроме песчаника.
А с того момента происходило вот что.
Владельцу лошади понравился жокей.
Владельца звали Харрис Синклер.
Он сказал, что она бесстрашная и везучая.
Ему понравились ее словоохотливые волосы (кажется, что это волосы разговаривают, сказал он), к тому же она была худая и по-деревенски естественная.
До весеннего карнавала Кутамандра выиграл еще дважды, состязаясь с лучшими, более опытными лошадьми. Кэри рассказывала Клэю, что ей по душе такие лошади, которые любят водить скачку, что такие – самые смелые. Был ненастный субботний вечер. На Окружности они вдвоем.
– Он просто выходит и бежит, – рассказывала Кэри, и ветер подбрасывал ее слова.
Даже когда он пришел вторым (первый раз, когда второй пришла Кэри), владелец преподнес ей подарок: свежекупленное утешительное пиво.
– Да ну? – сказал старый Макэндрю. – Дай-ка эту хреновину сюда.
– А черт, прости, дочка.
Он был суровый бизнесмен, юрист – с внушительным голосом, властный – и всегда будто только что отобедал; причем было всякому ясно, что обед оказался весьма неплох.
К октябрю мост уже медленно приобретал форму, и приближались престижные весенние скачки.
Частично они проходили дома, в городе, но в основном на юге, во Флемингтоне и на других знаменитых тамошних ипподромах вроде Колфилда и Муни Вэлли.
Макэндрю возил трех лошадей.
Среди них Кутамандру.
И они с Синклером поспорили. Прежде тот видел в Кэри перспективу – и свою славу, соответственно, – но второе место заронило в него сомнения. Прежде они нередко заявляли скидку на вес: на Кутамандру вешали меньше свинца, потому что жокей еще ученик. На крупных скачках такой трюк не проходит. Однажды днем она их подслушала; дело было в кабинете Макэндрю, среди расписаний и грязных тарелок от завтрака. Кэри за дверью, тайком, ухо прижато к москитной сетке.
– Послушай, я просто изучаю возможности, да? – гремел зычноголосый Харрис Синклер. – Я знаю, что она молодец, Эннис, но это Первая группа.
– Это скачки.
– На призы Санлайн-Норзерли!
– Да, но…
– Эннис, послушай…
– Нет, ты послушай.
Жуткий голос пронзил ее насквозь:
– К черту эмоции, просто она его постоянный жокей – вот поэтому. Если в следующие три недели у нее случится травма, дисквалификация или ее разнесет на пирожных, то мы ее заменим вполне справедливо, но зачем сейчас? Система работает, я не собираюсь ее чинить. Ты должен мне, верно?
Повисло недоверчивое молчание, потом Макэндрю добавил:
– Кто из нас вообще тренер, черт побери?
– Добро… – ответил Харрис Синклер – и девочка отскочила от дверей и убежала.
Забыв про велосипед, пристегнутый цепью к изгороди, помчалась домой, к Теду и Кэтрин. И даже ночью она так радовалась, что не могла уснуть, и ускользнув из дому, отправилась на Окружность, где лежала одна.
Увы, она слышала не все; прозвучала еще одна фраза.
– Но Эннис, – сказал Харрис Синклер, – лошадь-то моя.
Ее почти взяли, почти взяли, но все же заменили.
Выживание пацанов Данбаров
Здесь, в доме восемнадцать по Арчер-стрит, нас осталось пятеро.
Мы были пацаны Данбары, мы жили дальше.
Каждый на свой манер.
Клэй, конечно, был тихоня, но главное, он был странный – пацан, который бегал по конным кварталам и постоянно торчал на крыше. Как я ошибся, загнав его туда в тот день, – он взял и превратил это в привычку. Что касается бега по всей округе, мы теперь знали, что он обязательно вернется, сидеть и смотреть на черепичные крыши и панораму города.
И когда я спросил, не побегать ли мне с ним, он пожал плечами, и вскоре мы начали.
Это была тренировка и бегство.
Это были идеальные боль и счастье.
