Вот, похоже, и вся компания: один кот, один птиц, одна золотая рыбка, один убийца.
И, конечно, мул на кухне.
Вполне безобидное сборище.
В странноватом свете, в нависшем зное, среди других предметов в гостиной – подержанный и побитый ноутбук, заляпанные кофе подлокотники дивана, стопки учебников на полу – Убийца чувствовал его присутствие, прямо за своей спиной. Этой вещи оставалось разве что крикнуть: «Бу-у!»
Пианино.
Пианино.
Господи, думал он, пианино.
Деревянное, ореховое, прямое, оно стояло в углу с закрытым ртом и океаном пыли на крышке.
Замкнутое и спокойное, ощутимо грустное.
Пианино, и всё.
Если вы думаете, что в нем не было ничего особенного, не спешите, потому что левая нога Убийцы задрожала. А сердце стиснула такая боль, что он совсем было ринулся прочь через парадную дверь.
Ну и наступило время для первых шагов на крыльце.
* * *
Был ключ, была дверь, был Рори – и ни секунды, чтобы приготовиться. Любые слова, которые Убийца мог произнести, испарились из его гортани, да и воздуха-то в ней тоже осталось немного. Только вкус колотящегося сердца. И он лишь мельком увидел парня, потому что тот в один миг просквозил по коридору. Великим стыдом стало, что Убийца не понял, кто это был.
Рори или я?
Генри или Клэй?
Конечно, не Томми. Слишком большой.
Все, что он успел ухватить, это движущаяся фигура, а затем радостный рев с кухни:
– Ахиллес, ну ты и наглое рыло!
Хлопнула дверца холодильника, и тут встрепенулся Гектор. Он с глухим стуком спрыгнул на пол и потянул задние лапы в той самой тряской кошачьей манере. И вступил на кухню с другого конца. Голос тут же поменялся:
– Тебе какого хера тут надо, Гектор, жирный мешок с дерьмом? Опять ко мне в кровать запрыгнешь сегодня – и конец, клянусь.
Шелест хлебных пакетов, открывание банок. И снова смех:
– Эй, Ахиллес, старина?
Разумеется, он не стал его выпроваживать. Пусть Томми парится, решил он. Или еще лучше, решил, что на мула надо наткнуться мне. Вот это будет огонь. Так оно и вышло.
И столь же быстро, как ворвался, Рори еще разок промелькнул в коридоре, хлопнул входной дверью – и был таков.
Как вы можете вообразить, от такого Убийца оправился не сразу.
Сколько-то сердечных толчков, сколько-то вдохов.
Его голова поникла, мысли возносили хвалу.
Золотая рыбка бодала аквариум.
Голубь разглядывал его, затем промаршировал из конца в конец клетки, будто генерал, а вскоре вернулся и Гектор – вошел в гостиную и сел, будто в зрительном зале. Убийца определенно слышал собственный пульс – его гул, его шипение. Он чувствовал его у себя в запястьях.
Если что и было ему ясно, так это одно.
Нужно сесть.
И он быстро нашел себе прибежище на диване.
Кот облизнул морду и бросился.
Оглянувшись, Убийца увидел Гектора в момент прыжка – плотный серый ком шерсти и полосок – среагировал и поймал. По крайней мере, на мгновение, задумался: погладить или нет? Но Гектору было все равно – он мурчал на весь дом, прямо на коленях Убийцы. Он даже выпустил от удовольствия когти и кромсал Убийце бедро. И тут пришел кто-то еще.
В это было почти невозможно поверить.
Это они.
Это они.
Мальчики идут, а я здесь сижу, придавленный самым тяжелым в истории человечества домашним котом. Его как будто придавило наковальней, но при этом еще и мурчащей.
На сей раз это оказался Генри, убирающий челку с глаз и деловито направляющийся на кухню. Он был не так весел, но спешил, точно, не меньше Рори:
– Да, молодчина, Ахиллес, не забуду. Представляю, как Мэтью вечером взбесится.
Еще бы!
Генри полез в холодильник и на сей раз продемонстрировал кое-какие манеры:
– Друг, ты не мог бы чуток убрать башку, а? Бла-адарю.
Он позвякивал пивными банками, доставая их и закидывая в холодильник, – и вскоре снова вышел за порог, торопясь в Бернборо-парк, а Убийца снова остался.
Что происходит в этом доме? Неужели никто не почует убийцу?
Нет, так просто не обойдется, и вот он обдумывает – на сей раз поверженный на диване в состояние природной невидимости. Он застрял где-то между ее утешительной милостью и ее постыдным бессилием – и сидел, бесхитростный и спокойный. Вокруг него в вечернем свете вихрился циклон кошачьей шерсти. Золотая рыбка вновь пошла войной на стекло, а голубь пустился рысью.
Сзади за ним наблюдало пианино.
Человек-гиря
В Бернборо-парке, собрались наконец все, жали руки, смеялись. Кайфовали. Пили, как то свойственно подросткам, со всей жадностью и открытостью. Окликали «Эй!» и «Алё!», спрашивали «Где ты пропадал, блин, падла пьяная?» Сами об этом не подозревая, они были виртуозами аллитерации.
Едва Генри выбрался из машины, первым делом он удостоверился, что Клэй уже в подтрибунной раздевалке. Там он встретит сегодняшнюю команду: шестерых пацанов, все ждут его, а потом будет вот что.
Они выйдут из тоннеля.
Каждый из шестерых займет позицию где-то на четырехсотметровой дорожке.
Трое – на отметке в сто метров.
Двое – на двухстах.
И один – где-то между тремястами и финишем.
Наконец, самое важное: каждый из шестерых будет изо всех сил мешать Клэю пробежать этот единственный круг. Но это легче сказать, чем сделать.
Что до толпы зрителей, то они угадывают исход. Каждый называет какое-то время, и тут уже начинается работа Генри. Он с большой охотой принимает ставки. Кусок мела в руке, старинный секундомер на шее – и он готов.
* * *
Сегодня несколько человек подступили к нему сразу же, у подножия трибун. Многие из них для Генри даже не были реальными людьми – просто прозвища с пристегнутыми к ним пацанами. Ну а мы всех их, кроме двоих, увидим здесь и тут же бросим, они навсегда останутся такими балбесами. И это, если подумать, в общем, милость.
– Ну, Генри? – подскочил к нему Короста.
Парня с таким прозвищем можно только пожалеть: он весь был испещрен струпьями разных форм, размеров и цветов. Вроде как он начал откалывать всякие дурацкие штуки на велике в восемь лет, да так и не унимался.
Генри почти уже пожалел его, но все же предпочел презрительно усмехнуться.
– Что «Ну»?
– Он выдохся?
– Не особо.
– Он уже сбегал по Сракиной лестнице?
