Вот так и было.
В темноте он подошел к каждому из нас: от меня, вытянувшегося на кровати, до Генри, ухмылявшегося во сне, до Томми и несуразного Рори. Как добрый (по отношению к ним обоим) жест на прощание, он снял с груди Рори Гектора и повесил себе через плечо, будто добавочную поклажу. На крыльце он спустил кота вниз; серый мурчал, но и он знал, что Клэй уезжает.
Ну?
Сначала город, потом мул, а теперь кот – только они и говорили.
А может, и нет.
– Пока, Гектор.
Но он еще не уходил, еще медлил.
Нет, еще долго – по меньшей мере, несколько минут – он ждал, пока на улицу придет рассвет, и, когда рассвет наступил, он был золотым и великолепным. Он карабкался по крышам Арчер-стрит, и с ним поднимался прилив, который нес в себе все.
Вон там – Девочка-сбивашка и далекая статуя Сталина.
И девочка-Деньрожденница, катящая пианино.
Там было яркое сердце во всей той серости и плывущие бумажные дома. Все это текло через город, сквозь Окружность и Бернборо. Поднималось по улицам. И, когда Клэй наконец двинулся в путь, он шел в свет и растущий паводок. Сначала по щиколотку, затем по колено, а когда дошел до угла, вода дошла ему до пояса.
Тут Клэй обернулся в последний раз перед тем, как нырнуть – в волну, и прочь – к мосту, сквозь прошлое, к отцу.
Он плыл по горящей золотом воде.
Часть третья. Города + воды+преступники
Коридор
Значит, вот куда его выбросило.
Под деревья.
Не один год Клэй представлял, каким может быть этот момент, – вот он, сильный, уверенный и собранный, – но все образы смыло: он превратился в оболочку от того, чем был.
Пытаясь собрать всю былую решимость, он стоял как вкопанный в коридоре из перепутавшихся эвкалиптов. Он чувствовал, как распирает легкие: ощущение накатывающих волн, хотя теперь только воздушных. Пришлось напомнить себе, что ими можно дышать.
Где-то здесь и было место, куда вела вода.
Где-то здесь было место, куда сбегают убийцы.
Позади Клэя остались сон, и чтение, и далекие городские районы. Ленивая цепь из металла и бессчетных миль голой иззубренной земли. Для Клэя в его неведении здесь было место проще некуда. Нитка рельсов, и земля, и области великой пустоты. Городок под названием Силвер – и, нет, это не тот, которым вы могли его счесть (с собакой, пишущей машинкой и змеей), а другой, на полпути в тот.
Домики. Опрятные лужайки.
И петляющая сквозь них сухая и растрескавшаяся, широкая и бесформенная река.
У нее было странное название, но Клэю оно понравилось.
Амахну.
Приехав вечером, он раздумывал, не пойти ли в поисках отца по реке, но все же решил начать с города. На заправке купил складную карту. И шел от одной ржавой таблички до другой, от одной пьяно развалившейся пивной банки до следующей. Он нашел дорогу на север и на запад; он оставил город позади.
Клэй шагал, а мир вокруг становился все пустыннее: казалось, все непрерывно куда-то утекает, а потом пришло другое ощущение – что мир одновременно накатывает на него. Какое-то явное медленно приближающееся безмолвие, он чувствовал его с каждым шагом. Чем пустыннее становилось кругом, тем ближе было до одинокого дома нашего отца.
Где-то, или нигде, грязный съезд уходил с дороги вправо. На почтовом ящике стоял номер: тот же, что и на склеенном клочке бумаги в ларце. Клэй свернул на грязную дорожку.
Сначала та вела по голому пустырю, но, пройдя несколько сот метров и поднявшись на пологий холм, Клэй оказался в коридоре из деревьев. На уровне глаз стволы напоминали мускулистые бедра – будто вдоль дороги выстроились великаны. Узлы коры и длинные ленты опавшей листвы хрустели на земле под ногами. Клэй остановился: он не двинется дальше.
Впереди, но еще на этом берегу стояла машина: «Холден», красный универсал.
А дальше, на другом берегу сухого русла, – ворота на свету. За воротами стоял дом: горбун с грустными глазами и ртом.
Там в высоком жилистом бурьяне происходила жизнь. Льнувший к земле среди кустов, вереска и бернборовидных трав воздух как бы кипел. Густое насекомое жужжание, электрическое и всезнающее. Целый язык в одной ноте. Грация.
Клэй между тем боролся с собой. Он обнаружил в себе свежее кровотечение страха, вины и сомнения. Они сплетались в нем в три яруса.
Сколь долго сможет он мешкать?
Сколько раз откроет деревянный ларец и переберет его содержимое, предмет за предметом?
Сколько раз пороется в сумке с книгами?
Сколько книг сможет вынуть и почитать?
Сколько писем к Кэри сочинить, но пока лишь в голове?
В какой-то миг его рука легла в длинную полосу предвечернего солнца.
– Ну, пошел, – сказал он вслух.
Его поразило, что слова сорвались с языка.
А еще больше – во второй раз.
– Ну, пошел, парень.
Давай, Клэй.
Иди и скажи, зачем ты приехал. Загляни в его выветрившееся лицо, во впалые глаза убийцы. Дай миру увидеть, каков ты есть.
Целеустремленный. Упрямый. Предатель.
Сегодня ты никому не брат, думал он.
Никому не брат, никому не сын.
Давай двигай, не тяни.
И двинулся.
Убийца не всегда был убийцей
Да, Клэй шагнул вперед и пошел, но к кому он в тот день шел? Кем был тот человек, откуда взялся, какие решения принял и какие не принял, покуда не стал тем, кем стал и не стал? Если прошлое Клэя видится как накатывающий прилив, то Убийца прибыл из далекой и бесконечной сухой степи, и он никогда не был великим пловцом. Может быть, лучше всего резюмировать так.
В настоящем был мальчишка, шагавший к тому, что пока оставалось лишь чудесным воображаемым мостом.
А в прошлом был другой мальчишка, чья дорога – дольше и в милях, и в годах – тоже привела его сюда, но уже взрослым.
Иной раз мне приходится себе напоминать.
Убийца не всегда был Убийцей.
Как и Пенелопа, он приехал издалека, но его город находился в этой стране, улицы там были широки и знойны, а земля желта и суха. Со всех сторон близко подступали заросли низких кустов и эвкалиптов, и люди в том городе сутулились и гнулись: они жили, непрерывно потея.
Почти всего там было по одному.
Одна начальная школа, одна средняя.
Одна река, один врач.
Один китайский ресторан, один супермаркет.
И четыре пивнушки.
