– Ладно, я туда схожу. А вы достаньте тележку. Если пианино катить по дороге, колеса убьем, а тогда и нас убьют. Я пойду постучусь. А то чего доброго докатим, а дома никого.
– Хорошая мысль.
– Да, хорошая. А вы пока не притрагивайтесь к этому пианино, ясно?
– Ладно.
– Пока не скажу.
– Ладно!
Пока их старшего не было, двое грузчиков разглядывали человека на крыльце: того, что не захотел принять пианино.
– Как дела? – окликнул он их.
– Замаялись.
– Не хотите хлопнуть?
– Не-е. Боссу вряд ли понравится.
Мужчина на крыльце был среднего роста, с волнистыми волосами, синими глазами и исколоченным сердцем – а когда вернулся начальник грузчиков, вместе с ним в середине Пеппер-стрит объявилась тихая женщина с бледным лицом и загорелыми руками.
– Вот так, – сказал мужчина: он спустился с крыльца, пока пианино грузили на тележку.
– Я придержу вот здесь, если вы не против.
Вот так в субботу днем четверо мужчин и одна женщина катили пианино орехового дерева довольно далеко по Пеппер-стрит. Противоположные углы катившегося пианино поддерживали Пенелопа Лещчушко и Майкл Данбар – и Пенелопа не могла и догадываться. Она отметила про себя, как его забавляют грузчики и как он переживает за сохранность пианино, но все же ей неоткуда было знать, что этот прилив понесет ее до конца жизни, к последней фамилии и прозвищу.
Как она сказала однажды Клэю, рассказывая об этом:
– Странно подумать, но за этого мужчину я однажды выйду замуж.
Последний салют
Как вы можете себе представить, в доме мальчиков и молодых мужчин то, что один из нас уезжает, особо не обсуждалось. Уезжает, и все.
Томми знал.
И мул знал.
Клэй опять остался ночевать на Окружности, а воскресным утром проснулся, так и сжимая в руках коробку с подарком.
Он сел и перечел письмо.
Взял зажигалку и Матадора в пятой.
Он принес коробку домой, вложил в нее склеенный скотчем адрес Убийцы, сунул поглубже под кровать, затем на ковре не спеша взялся качать пресс.
Где-то на половине отсчета появился Томми: Клэй видел его боковым зрением с каждым подъемом торса. Голубь Ти сидел у него на плече, а ветерок трепал плакаты Генри. Это были в основном музыканты: старые. И несколько юных и женственных актрис.
– Клэй?
Каждый раз Томми треугольником влетал в поле зрения.
– Можешь потом помочь с копытами?
Закончив, Клэй вышел во двор. Ахиллес пасся возле сушильного столба. Подойдя, Клэй подал мулу на ладони кубик сахара, затем наклонился и похлопал по ноге.
Ахиллес задрал первое копыто: все нормально.
Второе.
Когда они покончили со всеми четырьмя, Томми, как обычно, расстроился, но тут уж Клэй ничего поделать не мог. Невозможно переубедить мула.
Чтобы его ободрить, Клэй вынул еще два куска сахара.
Один подал Томми.
Двор заполняло утро.
На крыльце растеклось пустое кресло-мешок: оно сползло с дивана. В траве валялся велик без руля, бельевые веревки в вышине освещались солнцем.
Вскоре из загона, который мы соорудили на заднем дворе для Ахиллеса, появилась Рози. Подбежав к столбу, принялась бегать вокруг, а сахар таял у пацанов на языках.
Когда почти дотаял, Томми не смолчал:
– Кто мне будет помогать с копытами, если ты уедешь?
В ответ Клэй сделал такое, что даже его самого удивило: схватив Томми сзади за ворот футболки, закинул верхом на Ахиллеса.
– Черт!
Томми сначала оторопел, но тут же принял игру; прижавшись к шее Ахиллеса, он рассмеялся.
После обеда, едва Клэй шагнул было за порог дома, его остановил Генри.
– И куда это мы намылились?
Короткая пауза.
– На кладбище. Может, в Бернборо.
– Погоди, – сказал Генри, хватая ключи. – Я с тобой.
На кладбище они, перевесившись через ограду, наметили путь по могилам. У той, куда шли, они наклонялись, они смотрели, стояли, сложив руки на груди в предвечернем солнце; разглядывали трупики тюльпанов.
– Ромашек нет?
Почти посмеялись.
– Эй, Клэй.
Оба сутулились, но не расслабленно, Клэй обернулся к Генри: тот был, как всегда, приветлив, но в то же время какой-то необычный, будто высматривал что-то за могильными изваяниями.
Сначала он сказал только:
– Боже мой.
И надолго замолчал.
– Боже мой, Клэй.
Потом что-то вынул из кармана.
– На.
Из руки в руку.
Приятно пухлый денежный ломоть.
– Возьми.
Клэй посмотрел вопросительно.
– Это твои, Клэй. Помнишь тотализатор на Бернборо? Ты не поверишь, сколько мы там поднимали. А я ж тебе ни разу не платил.
Но нет, там было больше, там было чересчур, пресс-папье из банкнот.
– Генри…
– Ну, бери.
Тот взял – и покачал денежный блокнот на ладони.
– Эй, – окликнул Генри. – Эй, Клэй. – И тот посмотрел ему прямо в глаза.
– Может, купишь уже сраный телефон, как все нормальные люди – дашь нам знать, когда будешь на месте.
А Клэй с улыбкой, презрительно:
– Нет, Генри, спасибо.
– Ну ладно, тогда все до цента потрать на хренов мост.
Хитрейшая из мальчишечьих ухмылок.
– Только сдачу верни, как построишь.
В Бернборо-парке он пробежал несколько кругов, а обогнув останки метательного сектора, наткнулся на милый сюрприз – там, на отметке триста метров, зависал Рори.
Клэй застыл, схватив себя над коленями.
Рори глядел, глаза как свалка металлолома.
Клэй не поднимал глаз, но улыбался.
Ничуть не злой и не обиженный Рори был что-то между предвкушением грядущего избиения и полным пониманием. Он заметил:
– Надо признать, ты молоток, малыш, – не зассал.
Клэй выпрямился и, пока Рори приближался к нему, молчал.
– Уедешь ты на три года или на три дня… Ты же знаешь, что Мэтью тебя убьет, так? Когда вернешься.
Кивок.
– И будешь готов?
– Нет.
