На следующий день мы все остались дома с ней.
Наблюдали, проверяли дыхание.
Ее голые руки и «Голые руки».
От нее разило пивом и болезнью.
Вечером я писал объяснительные записки.
Старался, как мог, изобразить неуклюжий почерк отца:
Как вы знаете, моя жена тяжело больна…
Но я знаю, написать надо было так:
Уважаемая мисс Купер,
Сообщаю, что Томми вчера не был в школе по уважительной причине. Он думал, что его мама умрет, но она не умерла, и, честно говоря, у него было легкое похмелье…
Что формально не было правдой.
Я, как самый старший, одолел свою пинту, и это, скажу вам, было нелегко. Рори и Генри выпили по половинке. Клэй и Томми справились только с пеной – но все это было вообще не важно, потому что мы смотрели, как Пенни Данбар улыбается сама себе; белое девчачье платье и кости. Она думала, что делает из нас мужчин, но это она старалась быть настоящей женщиной.
Девочка-сбивашка на сей раз не сбилась.
Она не встала с места, пока не допила за всеми.
Пеший тур по Фезертону
Когда они заговорили о Пон-дю-Гаре в следующий раз, то этим возвестили начало конца.
Они пошли к реке и снова принялись за работу.
Они трудились, и Клэй не мог остановиться.
Вообще-то, Майкл Данбар подсчитал, что Клэй работал на мосту сто двадцать дней подряд, почти не спал, почти не ел – обычный пацан, который крутил лебедку и поднимал камни, какие не имел права перетаскивать.
– Сюда, – кричал он отцу. – Нет, не сюда, вон.
Он делал перерывы только чтобы минуту-другую постоять с мулом: Клэй и верный Ахиллес.
Нередко он и спал прямо там, в пыли.
Укрытый одеялом и опалубкой.
Волосы у него свалялись колтуном.
Он попросил Майкла постричь его.
Волосы падали к его ногам, будто комья.
Отец стриг его на улице, у моста, в нависших тенях арок.
Клэй поблагодарил и вернулся к работе.
Уезжая на шахту, Майкл взял с Клэя обещание, что тот будет есть.
Он даже позвонил нам в город, попросить, чтобы мы звонили Клэю и справлялись, как он, и эту обязанность я исполнял ревностно: звонил трижды в неделю и ждал по двадцать четыре гудка, пока он возьмет: длина пробежки от моста до дома.
Говорил он только про мост и про строительство.
Не приезжайте, говорил он нам, пока я не закончу.
Мост – и как сделать его безупречным.
Пожалуй, один из лучших поступков Майкла за всю жизнь – что он заставил Клэя сделать перерыв.
Выходные.
Целые выходные.
Клэй, конечно, не хотел. Сказал, что лучше отправится в сарай: ему постоянно нужна была его изнуряющая лопата.
– Нет.
Убийца, наш отец, стоял намертво.
– Но почему?
– Поедешь со мной.
Неудивительно, что в машине Клэй проспал всю дорогу, пока Майкл вез его в Фезертон; он разбудил его, припарковавшись на Миллер-стрит.
Клэй потер глаза и встрепенулся.
– Это здесь, – спросил он, – ты их зарыл?
Майкл кивнул и протянул стаканчик с кофе.
Округа принялась вращаться.
В тесноте машины, пока Клэй пил, отец неторопливо объяснял. Он не знал, живут ли они там до сих пор, но тогда дом купила пара по фамилии Мерчисон, хотя теперь казалось, что в доме нет никого – ну кроме тех троих на заднем дворе.
Они долго боролись с искушением – пересечь эту румяную лужайку, – но потом покатили дальше и припарковались возле банка. Отправились гулять по старому городу, по улицам.
Майкл сказал:
– А вот это тот самый паб, где я швырял наверх кирпичи… Я бросал другому парню, а тот – еще выше…
Клэй сказал:
– Эбби пришла сюда.
«Эй, Данбар, хер безрукий! Где мои, кирпичи, ты, сука?!»
Майкл Данбар просто добавил:
– Стихи.
* * *
А потом они бродили, пока не свечерело, и вышли прямо на шоссе; там Клэй увидел начало всего: Эбби с фруктовым льдом, своего отца и собаку по имени Мун.
В городе они навестили хирургический кабинет: знаменитую разрубочную доктора Вайнрауха и женщину, боксера из приемной, которая молотила по клавишам пишущей машинки.
– Не совсем так, как мне казалось, – сказал Клэй. – Но, наверное, никогда не совпадает.
– Никогда не представляешь себе предметы как есть, – заметил Майкл. – Всегда чуть левее или правее… Даже я, а я ведь тут жил.
Вечером, ближе к концу, они засомневались.
Пора было решать.
– Ты хотел зайти и забрать? – спросил Майкл. – Выроем машинку? Я уверен, те люди не будут против.
Но теперь решал Клэй. Теперь Клэй был тверд и непреклонен. Именно тогда, я думаю, он понял.
Во-первых, история еще не закончилась. И, мало того, это будет не он. Его историю напишет другой. Ему и без того тяжко ее проживать, быть ее частью.
Барышники и аферисты
Семь пинт тоже были началом – хроники смерти и сопутствующих событий.
Теперь я понимаю, какими мы тогда были наглецами, и даже Пенни – сама дерзость.
Мы, пацаны, дрались и ссорились.
Слишком больно терпеть столько умирания.
Но бывало, мы старались одолеть его или смеяться и на него плевать – но при этом держась подальше.
В лучшем случае мы его задерживали.
Смерть пришла за ней, но мы хотя бы могли заставить ее попотеть.
В том году зимой я работал на каникулах в местной фирме по укладке полов и ковровых покрытий. Они предложили мне постоянную работу.
В школе, в шестнадцать, я по многим предметам успевал хорошо, а по многим плохо, а любимым у меня был английский: мне нравилось писать, я любил книги. Однажды на уроке учительница упомянула Гомера, и все стали зубоскалить и смеяться. Они цитировали популярного персонажа из популярного американского мультика; я же не сказал ни слова. Они шутили над фамилией учительницы, а я после урока признался ей:
– Моим любимым героем всегда был Одиссей.
Мисс Симпсон несколько озадачилась.
Мне нравились ее озорные кудряшки и тонкие, испачканные чернилами руки.
– Ты знаешь Одиссея и не сказал об этом?
