Он повернулся лицом к речному руслу.
Чудо, и ничего другого.
Семь пинт Пенни Данбар
Как-то она сшивала дни.
Получались недели.
Временами нам оставалось только гадать: не заключила ли она сделку со смертью?
Если так, то это была афера века: смерть не могла выполнить условия.
Лучше всего было, когда прошел год.
Тринадцать месяцев, счастливое число.
В тот раз, выйдя из больницы, Пенни Данбар заявила, что у нее жажда. Она сказала, что хочет пива. Мы помогли ей выйти на крыльцо, но она сказала, чтобы мы не беспокоились. Так-то она не пила вообще.
Майкл взял ее за плечи.
Глядя в лицо, спросил:
– Что такое? Тебе надо отдохнуть?
Пенни внезапно с жаром проговорила:
– Идемте же в «Голые руки».
На улице уже стемнело, и Майкл привлек ее поближе.
– Прости, что ты сказала?
– Я сказала: пошли в паб.
На ней было платье, купленное нами на девочку двенадцати лет, но девочку несуществующую.
Она улыбалась в темноте Арчер-стрит.
* * *
На необычайно долгое мгновение ее сияние осветило улицу, и я знаю, что это звучит странновато, но так описал этот момент Клэй. Он сказал, что она была тогда настолько бледной, кожа тонкая, как бумага. Глаза становились все желтее.
Зубы как ветхие стропила.
Локти-шарниры.
Губы были исключением – во всяком случае, их контур.
Особенно в такие моменты.
– Иде-ем, – сказала она, дергая его за руку. Сухая и потрескавшаяся, но живая. – Пойдем выпьем, ты же Майки Данбар, в конце концов!
Ну а нам, мальчишкам, хотелось резвиться.
– Да! Давай, Майки, эй, Майки!
– Ага, – сказал он. – Майки сейчас вас заставит прибрать в доме и постричь газон.
Он оставался у крыльца, но видел, что взывать к рассудку теперь бесполезно, потому что она уже шла по дорожке. И все-таки попытался.
– Пенни! Пенни!
Мне кажется, это был один из тех моментов, понимаете?
Было видно, как сильно он ее любил.
Его сердце было настолько опустошено, но он находил волю двигаться.
Усталый, такой усталый, в свете крыльца.
Обломки человека.
Что до нас, то мы были пацаны, наверное, как из комедийного сериала.
Юные, глупые и непоседливые.
Даже я, будущий ответственный, когда он подошел, обернулся.
– Не знаю, пап. Может, ей правда надо.
– Ничего не может…
Но она его перебила.
Пустая, гнилая рука.
Выставленная ладонь, будто птичья лапка.
– Майкл, – сказала она, – пожалуйста. Один стаканчик никого не убьет.
И Майки Данбар уступил.
Провел рукой по своей волнистой шевелюре.
По-мальчишески поцеловал ее в щеку.
– Ладно, – сказал он.
– Отлично, – сказала она.
– Ладно, – повторил он.
– Ты это уже говорил. – И она обняла его. Прошептала: – Я тебя люблю, я тебе когда-нибудь говорила?
И он нырнул прямо внутрь нее.
Черное озерцо губ.
Он довел ее до машины, и одежда на нем казалась сырой и темной, а она снова заупрямилась.
– Нет, – заявила она, – пойдем пешком.
И ему стало ясно. Черт подери, эта женщина умирает – и хочет, чтобы я тоже выпил с ней.
– Сегодня мы прогуляемся.
Толпа из пяти мальчишек и матери, мы пересекли простор дороги; я помню наши шорты и футболки. Помню ее девчачьи ноги. Было темно, уличные фонари и теплый осенний воздух. Картинка медленно встает перед моими глазами, но сменяется другой.
Наш отец остался на лужайке.
Часть его ушла в землю, и мы обернулись посмотреть.
Он выглядел адски одиноким.
– Пап?
– Идем, пап!
Но наш отец сел, обхватив руками голову, и, конечно, здесь что-то мог только Клэй.
Он вернулся на нашу лужайку на Арчер-стрит, подступил к тени отца. Постоял рядом, потом медленно склонился и присел – и едва я успел подумать, что Клэй останется с ним, он вновь поднялся и оказался у отца за спиной. Он просунул руки туда, чем обладает каждый человек на Земле.
Экосистемами в каждой подмышке.
Он потянул отца вверх.
Они поднялись, пошатнулись и устояли.
* * *
Мы шли, перемещаясь со скоростью Пенелопы, такой эфемерной в каждом движении. Через несколько поворотов вышли на Глоуминг-роуд, где стоял паб, спокойный и сияющий. В бежевой и бордовой плитке.
Внутри, пока мы искали, где сесть, отец подошел к стойке. Он сказал:
– Два пива и пять имбирных, пожалуйста.
Но за его спиной возникла Пенни: сплошь пот и проступившие кости.
Положив руки на бирмат на стойке.
Глубоко вдохнув опустыненными легкими.
Казалось, она нашаривает в них что-то знакомое и любимое.
– А может, – она вытягивала вопрос по частям, – просто семь пива?
Юный бармен уже было потянулся к безалкогольным кранам. Табличка на груди гласила «Скотт». Звали его Скотти Билс.
– Простите?
– Я говорю, – сказала она, и посмотрела ему прямо в лицо. Волосы у него стремительно исчезали, зато нос имелся в избытке, – семь пинт пива.
Тут подошел Йен Билс, пульс бара «Голые руки».
– Все нормально, Скотти?
– Эта леди, – сказал Скотти Билс, – заказала семь пинт пива.
Запустил в челку пятерню, как поисковую группу.
– А вот там мальчишки…
И Йен Билс – он и смотреть не стал.
Он не отрывал глаз от женщины, на глазах испарявшейся и хватавшейся за его барную стойку.
– «Туиз лайт» подойдет?
Пенни Данбар поймала на лету.
– Отлично.
Бывалый трактирщик торжественно кивнул.
На нем была бейсболка с бегущим мустангом.
– За счет заведения.
Победа победе рознь, я полагаю, и эта все-таки недешево далась. Мы думали, что она, наверное, сдалась, вернувшись тем вечером домой.
