Опыт четвертый. Канун Миллениума. Мы с Оксанкой, как всегда, без рубля в кармане, голодные, как псы, зашли в модный тогда клуб «Табула раса», где встретили не менее модного кинорежиссера, да продлит Господь его годы до сроков праотеческих, который тут же нам презентовал «чек» с кокаином и свернутую в трубку стодолларовую банкноту для удобства употребления.
Кокаин мы тут же спустили в унитаз – не наше это, суета одна, – а доллары поменяли на рубли, купили в ночном магазине перекусить и выпить дешевой водки. Волшебная ночь была, мы бродили по темной набережной в районе метро «Ленинские горы», по опорам моста над Москвой-рекой как-то перебрались на другую сторону. Через девять месяцев родился Вася, но к тому времени мы уже жили в Ташкенте у Мирабадского рынка.
Опыт пятый, современный. Дети за несколько месяцев набрали у меня же из карманов двести пятьдесят рублей мелочи, обменяли их внизу в магазине на бумажные купюры, сбегали к метро в мастерскую к нашему общему знакомому ювелиру (вместе на черный пояс дан-тест сдавали в «Будокане») и попросили сделать папе кольцо с черепом, как у капитана Барбароссы. Умиленный ювелир денег не взял, отлил из халявного серебра массивную «гайку», украсил изделие россыпью мелких бриллиантов и сапфиров да передал детям, а они мне на какой-то пиратский праздник подарили. Периодически перстень приходится носить, и я тайно горжусь этой сентиментальной обязанностью.
Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать о деньгах. Пока, во всяком случае.
Быть в театре
Можно ли меня назвать театралом? Наверное, можно. Хотя наши отношения с театром носили непродолжительный, насильственный характер – мои пьесы во МХАТе ставили. «Максимилиана Столпника» и «Злодейку». При живом Олеге Ефремове. В самом конце того тысячелетия и на столетний юбилей МХАТа.
Первым ставили Антона Павловича Чехова, его «Чайку», последним – меня. Согласен – звучит депрессивно, но и булат ржавеет.
Под это мероприятие я и свою свадьбу провернул. Денег тогда у нас с любимой тетеревицей было… а точнее, не было. Постановка помогла получить в ресторане «МХАТ» 30-процентную скидку. На свадьбе владельцы банка «Эскадо» мне подарили картину Сальвадора Дали, которую я тут же продал за 2000 долларов, сговорившись в туалете с одним ныне очень важным чином в кинокультуре, а тогда просто хорошим, принципиальным парнем.
Чуть позже мы сдали в аренду театру, для спектакля, свадебное платье жены. На это жили полгода. В моем смокинге поженили одного друга и похоронили другого. Вот это я называю – отработал гардероб.
Что сейчас во МХАТе, не знаю, поскольку за свою жизнь я был там только один раз, на премьере одной из собственных пьес. Такие у меня отношения с театром. Яркие, но мимолетные, словно китайский фейерверк.
Не удалось пережить большего – в самый канун Миллениума кум Михаил, обалдев от масштабов коррупции, «засандалил» директору МХАТа ногой в пах. Пришлось и куму, и мне от МХАТа дистанцироваться.
Недавно мог пойти на постановку Игоря Ивановича Сукачева «Анархия», но не пошел, потому что Игорь Иванович сам виноват – прочел Ксюхе на кухне избранные места из пьесы. Через слово мат. Ксюха сказала, что идти на премьеру нельзя, могут увидеть и в Патриархию «стукануть», что я на матерную пьесу ходил. С другой стороны, в этом есть свой плюс – на вопрос «Как тебе?» я честно отвечаю: «Не видел, но уверен, что выше всяких похвал». Игорь Иванович – настоящий художник. Я его четверть века знаю. Для него слава – не главное, он правду ищет, как таможенный пес – наркотики.
Пожалуй, это все, что у меня было с театром. Но некоторые вещи я понять успел. Перво-наперво, я понял, что существуют люди, которые действительно любят и понимают театр. Их единицы, и они чаще проходят по контрамаркам. Остальные театр любить только хотят и честно покупают билеты. Понятное дело, мне – автору – вторые гораздо ближе.
Также я уяснил, что театр самодостаточен, под стать бурбону, – ему по большому счету никто не нужен, у него всё свое. То, что на спектакль иногда приходят случайные люди, – это нелепое исключение из правила.
И наконец, мне открылось, что театр начинается там, где заканчивается объективная реальность. Они несравнимы, как сметана и вьюн-однолетка. Их проецируют из разных галактик. И это всегда конфликт. Человеку несколько часов внушают, что театр – это лучшее место на Земле, но ни за что не позволяют остаться в зале навсегда. Привыкнуть к этому невозможно, с этим можно только смириться.
При всем этом: если где-то есть окончательная правда, то она есть в театре. Только в театре правда – существительное, вне театра правда – глагол. Всегда в развитии и углублении первоначального смысла, который в ходе улучшения чаще всего меняется на противоположный.
И любовь. Любовь тоже представлена в театре статичной моделью. Герой любит или не любит героиню, героиня любит или не любит героя. Максимум – война, чума, достаток, образование мешают любить одному из них.
В жизни, как правило, любить мешает один другому, а катаклизмы носят характер фонового события, не влияющего на развитие отношений. Только для простоты запоминания. Удобно, как магнитик на холодильнике.
Что еще я могу добавить?
А! Самое главное! В честь бывшего театрального актера святого Порфирия я закладывал первый камень в основание посвященного ему храма в телецентре «Останкино».
Порфирий был любимым актером гонителя христиан Юлиана Отступника. Однажды Порфирий должен был играть сатирический, антихристианский спектакль, где, по роли, он принимал крещение в купели. Порфирий действительно был хороший актер, он понял сверхзадачу, поверил в предлагаемые обстоятельства и принял Христа всем сердцем. Покинув купель, Порфирий тут же произнес пламенную проповедь.
А говорил он, как хороший актер, более чем хорошо.
Сначала император Юлиан и римляне дико ржали, думали, это тонкий троллинг, потом поняли, что смешным тут не пахнет, и разорвали Порфирия на куски.
Читая его жизнеописание, я невольно вспоминал Олега Даля, Владимира Высоцкого, Андрея Миронова и еще несколько человек, которые ассоциируются у меня со словом «театр» в первую очередь, которые сделали меня и еще несколько миллионов человек такими, какие мы есть сейчас.
А мы ничего, кстати.
Мыло
Как любой уважающий себя выпускник Всесоюзного государственного института кинематографии при упоминании в моем обществе слова «сериал» я обязан придавать своему лицу чванливое выражение и туманить взор стыдливой поволокой. Чего, однако, сделать мне не представляется возможным по причине неоднократного личного участия в производстве многосерийной телевизионной продукции. Даже напротив, страшно признаться, но здравые рассуждения неуклонно приводят меня к убеждению в безусловной победе «мыла» над отживающей формой «полного метра». Причиной такого нигилизма стало знакомство с американскими сериалами «Побег из тюрьмы», «24 часа», «Доктор Хаус» и еще пятью-шестью увлекательными художественными произведениями, подарившими вашему покорному слуге несколько месяцев действительного удовольствия. Падение мое началось, разумеется, с легкой руки супруги, взявшей за правило гладить ночами горы выстиранного детского белья и при этом смотреть отечественные телевизионные саги про войну или женщин-милиционеров. Нуждаясь в ласке, я пристраивался неподалеку от утюга со стаканом чая и неизбежно зависал на несколько часов.
