— Забрать хочу. Четки из него можно мастырить, — мечтательно промычал сосед и тяжело вздохнул от осознания тщетности задуманного.
Парень неспешно принялся рассказывать о житье-бытье на Бутырке, где он обитал в наркоманской хате. И хотя крадун уверял, что сам не травится, характерная моторика говорила об обратном.
— Предлагают вмазаться даже бесплатно, — крадун медленно расчесывал щеку. — Потом начнется. А лавэ-то нет.
— Дорого?
— Ага. Вся хата на меду сидит.
— На каком меду?
— Ну, мед… метадон с коксом.
— Почем?
— Двенадцать тысяч: шесть за грамм метадона и шесть за грамм кокаина.
— А бухло сколько?
— Спиртяшка — пятьсот рублей за пол-литра, бутылка водки за тысячу, ну, и ноги — три штуки!
От давящего безделья принимаюсь разбирать надписи на «шубе». Большими красивыми буквами над тормозами — «Позор России! Заказные дела — 80 %», ниже и везде разно-коряво выцарапано: «п.ц.х. 247 ст. 158 ч. 3 Курский», «Мичуринск Валера Симбирнар мтц», «Арчил 99/1 25 л. ст.» (25 лет строгого режима), «Судья Гученкова — палач м.ц. х.404», «Рамадановский — пидор-взяточник», «Пора домой», «Девчата мы с вами мтц х.240», «Жизнь варам» (рядом приписка «писать научися»), «Чайка — петух», «5ц. ст. т 4.4–9 лет», «Санек Волгоград касатка на смену ни х…».
Быстро же учишься понимать, читаю, уже не спотыкаясь. «П.ц.» — Пресненский централ (ИЗ-77/3), «мтц или мц» — «Матросская тишина» (ИЗ-77/1), «5ц.» — тюрьма на Водном стадионе (ИЗ-77/5).
Стаканник мой закурил, тактично стараясь дымить в сторону воздухозаборника. Каменный мешок наполнился никотиновой вонью — запахом тюрьмы.
О застенках, даже находясь в них, можно порой забыть. Хотя помимо духовного — основного восприятия действительности, — у нас остается еще зрение, расцарапывающее сердце мертвым ворсом решеток, но небо в клетку не такое уж и страшное зрелище. Строгостью линий, жесткостью и холодной лаконичностью оно похоже на немецкий язык и вполне поглощается привычкой. Иногда в этой какофонии металла и скупых отблесках порабощенного солнца слышатся вагнеровские отголоски «ковки меча Зигфрида». Но стоит рядом с тобой в камере задымить сигарете, и тотчас душу глушит кандальный звон собственных цепей.
Хотите знать, как пахнет тюрьма? Нет ничего проще. Зайдите в парилку, влажную, не остывшую, и скурите там пачку сигарет. Баня приобретет классический запах общей хаты.
Меня повели в зал. Длинные коридоры подвалов, узкая крутая лестница, прострелом резкой боли разламывающая колени — вышли из-под земли в уровень тротуара.
В огромном окне Мосгорсуда жила-дышала воля: стоянка машин, пестрая, как детская площадка, снующие сгорбленные граждане с обезличенными лицами, не ведающие счастья незастегнутых за спиной рук.
Зал ослепил блеском дневного света, благородно играющего на мореном дубе судейского пьедестала. Вскоре появился и сам хозяин деревянного трона под двуглавой курицей. Лет ему под шестой десяток, не до конца засаженная лысина, похожая на псиный лишай, и закрашенная седина с явным перебором «натурального блеска и яркости». Из-под черного застиранного балахона торчат уголки рукавов рубашки зелено-лилового перелива с яркими в пятак кляксами золотых запонок.
Господин Откин, так зовут эту подкрашенную фемиду, оказался на редкость въедливым, дотошным и вникающим. Он внимательно ковыряется в бумажках, журит сине-белое пятно — все, что оставила от прокурорши моя порожденная тюрьмой близорукость, задает сторонам вопросы, создавая иллюзию непредвзятости.
— Зачем вам понадобился пистолет? — спрашивает Откин, разбирая протоколы обыска.
— Это не пистолет, это бесствольное травматическое оружие «Оса» с имеющимся на него разрешением.
— Понятно, — мудро изрекает Откин.
Помимо депутатских писем и поручительств, защита просит приобщить к делу свежий номер «Русского журнала» с моей статьей и портретом первого космонавта на обложке.
— А ведь я знаком был с Юрой, — задушевно делится судья с залом.
— С каким Юрой? — переспрашиваю его из аквариума.
— Ну, с Гагариным же! — возмущается недогадливостью заключенного Откин.
Далее следует пятиминутный экспромт в духе «Как ты, брат Пушкин? — Да так как-то все!».
— В каком размере вы готовы предоставить залог? — резко обрывает свои воспоминания брат Гагарина.
— На усмотрение суда! — не раздумывая выпаливаю я. За шестнадцать месяцев этот вопрос мне задан впервые.
— Нет, скажите конкретно, сколько вы готовы внести? — в словах судьи звучат какие-то новые, спасительные нотки. На издевательство не похоже, было бы слишком грубо, бессовестно и бесчеловечно.
— Ну, миллион, — прикидываю я возможности родных, друзей и знакомых, все больше проникаясь интересом к происходящему.
— Хорошо! — обрадовался судья, сделав нужную пометку. — Решение суда будет оглашено в понедельник в тринадцать часов.
Откин раскланялся, поправил свою рукотворную шевелюру и исчез за дверью судейской комнаты.
И снова из буйства стекла и света меня отправили в бетонную преисподнюю.
— Старшой, посади к Шафраю, — прошу конвойного на подходе к стаканам.
— Не положено. Их там двое, — бурчит сержант.
— На положено, сам знаешь, что наложено. Сажай! По ходу разберемся!
— Ну, если только пока второго из зала не подняли, — вслух размышляет мусорок и вместо пятого бокса ведет в тринадцатый.
Мои ожидания меня не обманули. Боря ехал в бизнес-классе.
Цементный пол тщательно застелен газетами и устлан куртками, деревянный приступок в роли туалетного столика, на котором красуется несколько фотографий (жены-дети), пара бутылок с водой, большой контейнер с бутербродами и два телефона. На фоне этой тюремной роскоши развалился Боря, дробя орешки своими керамическими зубами.
— Ваня, заходи! — гостеприимно суетится Шафрай. — Скидай тапки, падай прямо на пол.
— Самуилыч, ты нигде не потеряешься, — не могу оторвать глаз от телефонов.
— Пока я с тобой и у тебя есть деньги, мы не пропадем, — смеется Шафрай и, сделав театральную паузу, заговорщески: — Бухнуть хочешь?
— Я подумаю.
— Все нормально, старшой! Пока ничего не надо, — машет Боря рукой менту, закрывающему за мной калитку.
— Что есть выпить? — Шафрай меня заинтриговал.
— А что скажем, то и принесут. Здесь все схвачено-перехвачено. Главное, особо не наглеть, как-никак сидим.
— Как со связью? — разглядываю я незнакомые модели трубок.
— Ах, да! — спохватывается Боря. — Все ровно! Звони сколько хочешь!
— Откуда такая красота?
— Босяцкий подгон с последних грабежей, — зубоскалит Шафрай.
