Книга Замурованные. Хроники Кремлевского централа, страница 48. Автор книги Иван Миронов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Замурованные. Хроники Кремлевского централа»

Cтраница 48

Человека, который существовал без капли спиртного больше двух месяцев, я видел лишь однажды.

Это был мой институтский преподаватель, профессор по древним мирам, который, чтобы не умереть от алкоголизма, зашил себе в ягодицу «торпеду». За пятнадцать лет безудержного пьянства он вышел на дневную норму в о,7 литра. Вовремя сообразив, что это черта, он согласился лечь под скальпель нарколога. С ролью трезвенника Евгений Абрамович справлялся с большим трудом, но редкой выдержкой. Он скуривал сигарету в две затяжки, убивая по три пачки в день, стал одержим заразным нервозом и навязчиво переспрашивал у официантов об отсутствии в блюдах винного соуса. Маститому ученому приходилось невыносимо тяжело, и лишь запрограммированный страх взрыва ядовитой капсулы в собственном седалище удерживал его от стакана. Тогда я попивал коньячок, подтрунивая над собеседником, с ужасом про себя размышляя, на какие физические и психические муки идет человек ради отказа от рюмки. Неужели нет варианта проще? Ответ я узнал через полтора года, заехав на «девятку».

Помимо блестящего решения своих профильных задач федеральная тюрьма № 1 может дать фору любой наркологической клинике. Крепче кефира здесь ничего не предлагают. Всякий процесс брожения сурово, от разгона камеры до карцера, пресекается администрацией моментально с подачи сученых и не отлипающих от глазков вертухаев. Ходит байка по тюрьме, что изюм на централе запретили после неудачной попытки Япончика настоять на сухофрукте брагу. Об этом, закатывая глаза к потолку в дань авторитету Иванькова, полушепотом рассказывал Вова Грибков.

Здешняя заморозка легко и непринужденно переламывает законченных синяков и наркош. Одни, в конце концов, избавляются от недуга, другие идут на сотрудничество и сознанку ради дозы или срыва на общий режим, где доступный ассортимент кайфа зависит только от потребностей и возможностей, упирающихся лишь в собственную кредитоспособность. Правда, остается и третий путь. Кроме как смириться и сдаться, можно вскрыть себе вены или разбить голову, чтобы уехать на больничку, которая мало чем отличается от общего режима. У основной же массы клиентуры «девятки» через полгода страданий печень, сходя с ума от удивления, вновь обретает детскую стройность.

…Время от времени мы перебирали долгоиграющие запасы, складированные под столом и шконками. Порченное нещадно выбрасывалось.

— Пенициллин. — Серега задумчиво крутил в руках упакованный в фирменный целлофан кирпич «бородинского», покрытого бирюзовой плесенью. — Можно попробовать.

— Думаешь, получится? — Олег, кажется, угадал ход мысли сокамерника, мне непонятной.

На лице Олигарха зарделось предвкушение порочной радости.

— Что нашел, Сережа? — в разговор вмешался Кумарин.

— Плесень. Давай, Володь, брагу поставим, — предложение Журы было поддержано молящим взглядом Лысого.

— Два кислых друга, хрен да уксус. — Сергеич махнул рукой, подарив инициативу потенциальным собутыльникам.

И завертелось. Сначала «бородинский» обильно засыпали сахаром: несколько дней подходила закваска. Пакет тщательно запрятали под сорокалитровым нагромождением пластиковой минералки между железными тумбочками.

— Серега, готово уже. — Олег второй день нетерпеливо обхаживал нычку. — Ставить надо.

— Ты-то откуда знаешь, Олигарх? На общем не сидел, на воле небось кислее «Луи Тринадцатого» ничего не пробовал.

— Ха! — Олег гордо задрал голову. — У меня батя брагой балуется.

— О, как! — удивился я. — Ну, ладно, мы — пыль тюремная, изощряемся от безысходности. А на воле-то зачем? Беленькая батю уже не вставляет?

— Кто ему на беленькую денег даст? — распрямил плечи Олигарх.

— Ну, ты зверюга, Олежа, — возмутился Серега. — Родного отца на сухой паек… Ты хоть машину ему со своих ярдов купил?

— А смысл? — не чуя подвоха, рассуждал Олигарх. — Чтоб, значит, он сначала незамерзайку выжрал, а потом тачку на ящик водки сменял? Пусть лучше дома сидит и брагой утешается.

— Суров ты к родителю. Детишки твои за деда своего и отомстить могут, — усмехнулся я.

— Ага, — заржал Серега. — Посадят на старости тебя в будку на цепь и на денатурат.

Под фырканье Олега он достал и развернул закваску.

— Лысый, а ведь ты прав, готово, можно ставить. Не зря твой батя мучается. Не жалеешь ты папку…

— Я как-нибудь сам разберусь, — огрызнулся Олигарх.

— Конечно, разберешься, — вздохнул Жура. — Олега, Олега… Слушай! — вдруг осенило его. — Имечко твое не от слова «Олигарх» произошло? Нет? Олега — Олигарх. Выходит, у тебя власть, деньги и женщины на роду написаны!

— Может, и так, — с усмешкой превосходства отмахнулся Олег от ласкающей манечку навязчивости.

— Наверное, папка тебе такую карму определил, — подколол я соседа.

— Да. — Олег кивнул, напрягая скулы.

— Хотя не факт, — дальше повел мысль Серега. — Скорее всего, «Олега» — это производное от «олега-френ».

— Сам ты, знаешь от кого производное? — вспылил Олег.

— А ты знаешь, хуже кого стрелочник? К тому же это не я определяю, это наука такая, как ее… — Жура почесал шрам от пересадки волос. — Энтомология. Я прав, Вань?

— Ну, да. Этимология.

— Олежа, какая все-таки ты неблагодарная… Теперь у тебя появился реальный шанс соскочить на дурку. С таким диагнозом не судят! Не имя, а спасение. Тебя мама в детстве Олигофренчиком не звала? Хотя, наверное, тебя так звал папа, судя по его незавидной доле. Хотя, если ты меня усыновишь, я готов принять новое отчество, но с наследством тебе тогда придется ускориться.

— Мели, Емеля, твоя неделя. — Олег явно не хотел обострять разговор, полагая, что это могло отразиться на претворении в жизнь задуманного.

Забродивший хлеб с резким квасным запахом заправили в две пластиковые бутылки из-под минералки по полтора литра каждая. Туда же щедро засыпали сахар и по горлышко влили горячей воды. Бутылки тщательно схоронили между тумбочек.

На следующий день после утренней проверки Олигарх извлек из тайника баклажки, приткнул их себе под матрас, периодически выпуская из них накопившиеся пары, наслаждаясь игрой брожения и воображения. Делал он это лежа, скрючившись клубочком у себя на шконке, телом заслоняя бутылки от посторонних глаз.

По телевизору Галина Вишневская рассказывала об уникальной художественной коллекции Ростроповича, проданной ею государству.

— По-моему, в девяносто четвертом, — Сергеич прищурился, вспоминая год. — Когда Жирик набрал больше всех голосов на выборах, в одной компании отдыхали Ростроповичи, Собчаки, а рядом, в окружении крепких ребят, Михась. Правда, Михасем он тогда еще не был. А там ресторан, дискотека, Михась с Собчаком вприсядку выплясывали. — Сергеич улыбнулся. — И как раз горячо обсуждали победу Жириновского. Вишневская, глядя в глаза Михасю, говорит с требовательным упреком: «Почему вы не убьете этого фашиста?». Интересно, как бы пошла политическая жизнь страны, сумей Вишневская договориться с Михасем?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация