Если ты не куришь, то, очутившись в автозаке, сразу же начинаешь задыхаться. Едкий запах до боли сжимает виски, очень хочется закурить самому. Но это только первые минут пять, потом привыкаешь, и остается только ноющее раздражение. Как и я, мужчины не курили, здесь это тоже бросалось в глаза. Меня разглядывали исподтишка, видимо, вспоминая, где видели раньше.
— С какого централа? — спросил я.
— С Лефортова, — обрадовался молодой началу разговора. — Сам откуда?
— Девять-девять-один.
— Что за беда?
— Всего и не вспомнишь… Три гуся (Статья 222. -Примеч. авт.), терроризм, сто пятая…
— А, погоди-ка, — в разговор вмешался лысый. — По Чубайсу, что ли?
— Точно! Миронов, по-моему, — торопливо перебил молодой. — Смотрю, лицо знакомое, а вспомнить не могу.
Помоложе представился Серегой, постарше — Игорем. Они шли подельниками, сидели всего десять месяцев, но уже начался суд — корячилось от восьми до шестнадцати.
Знакомства на этапах развиваются стремительно, за пару часов успеваешь узнать и услышать то, на что обычно не хватает и суток. Человек — животина социальная, склонная к общению. Вот и стараются все не упустить случая, который может еще долго не представиться. При этом услышанное надо не только переварить, но и запомнить и для себя, и для алчущих новостей сокамерников. Набор тем в разговоре стандартен: как звать? с какой тюрьмы? сколько сидишь? что за делюга? Далее — детали: с кем сидишь? какие условия… И только потом, в случае обнаружения взаимной симпатии, переходят на личное: чем занимался на воле? где жил? как семья?..
Сергей Генералов оказался коммерсом, залетевшим на попытке вернуть долг. Шили ему вымогалово с вариациями. Брали его чекисты на помеченном бабле.
— Представляешь, — Серега злобно ухмыльнулся. — У меня обыск майор проводил, которого я с детства знаю, в соседних подъездах жили, дружили… «Горячее сердце, чистые руки»… За звездочку отца родного закроет…
Услышав это, Игорь насупился, отвернулся и продолжил созерцание улицы через потолок.
— Короче, через месяц после ареста, — на выдохе, боясь не успеть всего рассказать, продолжал Генералов. — Приходит ко мне следак с предложением: или чистуха, или сто пятая в придачу. Я года два назад попал в легкий блудняк. Выхожу как-то из подъезда, иду к машине, вижу: рядом бомж валяется, башка у него в крови. Ну, я вызвал «скорую». Лепилы, естественно, ментов подтянули. Оказалось, что доходяге из травматики в глаз шмальнули, и на глушняк. Мусора тогда все оформили, меня отфиксировали как свидетеля с благодарностью, как говорится, за гражданскую сознательность. А спустя два года, в Лефортово мне следак заявляет, что поскольку у меня в машине имелось травматическое оружие, значит, я и замочил того мужика. Проложили конкретно.
— Как сидится-то?
— Нормально. Знаешь, в тюрьме вкус к жизни обострился или вновь появился — сам не пойму. Если б завтра выйти, то спасибо судьбе за такую школу. Кстати, как у вас? С кем сидишь?
— С одним бандюком из кингисеппской группировки. Его из Лефортово перекинули.
— Заздравнов?! — лысый, нарочито отстранившийся от нашего разговора, подскочил, словно ошпаренный.
— Пересекался с ним?
— Животное! — Игорь взвыл. — Я с этим гадом три месяца отсидел.
— Не сладко, я смотрю, тебе с ним жилось.
— Да он урод отмороженный, сволочь тупая, на «ры» берет… — лысый осекся, не совсем своевременно сообразив, что слишком увлекся.
— Не, у нас он смирный, правда, жрет все, что не приколочено, но строго по разрешению. Привет передать?
— Обойдется! — лысый в досаде закусил губу.
— Как фамилия-то твоя?
— Зайцев, — нехотя пробормотал собеседник.
По дороге заехали еще в несколько судов. На одной из остановок в воронок закинули девочку. Она присела на краешек скамьи в открытый стакан, практически вплотную к нашей решетке. Звали ее Милой, статья два два восемь. Простые, светлые черты лица, хрупкая фигурка, глубокий уставший взгляд тонули в этом человеческом смраде. Мат затих, заиграли улыбки. Эта девочка, сама того не ведая и не желая, стала внезапно ожившей душой и совестью нашего покрытого коростой безнравственности многоликого организма. Как же их пронзительно жалко, молодых русских девчонок, словно маленьких бездомных ребятишек. И жалость-то самая подлая, потому что слезливая, беспомощная и бестолковая.
Возле «Матроски» половину этапа перекинули в другой автозак. На территории тюрьмы меня пересадили еще в один воронок, который, сделав «круг почета», остановился возле козырька с резными наличниками и деревянной табличкой «99/1». Подняли в хату: горячий чай, свежие газеты.
— Леша, тебе привет из Лефортова.
— От кого? — Заздравнов напрягся.
— От Зайцева.
— Ты эту суку бээсную видел?! (бээс — бывший сотрудник. — Примеч. авт.)
— Так он гэбэшник, что ли?
— Полковник ФСБ. Я еще до него доберусь!
Отмерив по продолу шагов пятнадцать, припарковали с пожитками возле камеры под номером боб. Хата, очередной тройник, заселена двумя не похожими друг на друга страдальцами. Один — приземистый бычок, с благообразной окладистой бородой и тучной фигурой, другой — высокий, в меру крепкий, в меру сутулый, с вычурной интеллигентностью лица, которую подчеркивал широкий, слегка приоткрытый рот с завернутыми во внутрь губами. В выражении этом уже угадывались легкие полупрозрачные мазки тихого безумия. Новые соседи без вопросов помогли занести в хату вещи. Высокого я определенно где-то видел, но ничего конкретного в голову не приходило, хотя меня он узнал сразу. Бородатый представился Игорем.
— Алексей, — второй протянул руку, ожидая немедленного узнавания.
— Где-то я тебя видел, — я явно не оправдывал надежд.
— Пичугин, — с легкой досадой открылся собеседник.
— Да-да-да, замглавы службы безопасности ЮКОСа, если не ошибаюсь, — запоздало реабилитировался я в глазах Алексея.
Фамилия Пичугин была знаковой. Его арест стал новой вехой в эволюции политической системы страны, закатом империи Ходорковского.
Начальника отдела внутренней экономической безопасности НК ЮКОС Алексея Владимировича Пичугина приняли 19 июля 2003 года, предъяв обвинение в убийстве тамбовского коммерсанта Сергея Горина и его жены Ольги. Гориных похитили в ноябре 2002 года при невыясненных обстоятельствах, тела их так и не нашли. Спустя два месяца после задержания Пичугину добавили покушения на сотрудницу мэрии Москвы, бывшую служащую ЮКОСа Ольгу Костину и сотрудника «Роспрома» Сергея Колесова, а также угрозу убийством бизнесмена Сергея Лобикова.
За избиение Колесова летом 1998 года, взрыв мусоропровода по месту жительства мамы Ольги Костиной в ноябре того же года, эпизод с Лобиковым в ходе судебного разбирательства сняли в связи с истечением срока давности, Мосгорсуд 30 марта 2005 года приговорил Пичугина к двадцати годам колонии строгого режима. Через две недели после приговора Генпрокуратура предъявила Алексею новые обвинения: организацию убийств директора торговой фирмы «Феникс» Валентины Корнеевой, мэра Нефтеюганска Владимира Петухова и двух неудавшихся покушений на управляющего компании “East Petroleum Handtls gas” Евгения Рыбина. Корнееву застрелили 21 января, мэра Петухова — 26 июня 1998 года. Свидетели утверждали, что Сергей Горин, по приказу Пичугина и Невзлина «участвовавший в совершении нескольких убийств», собирал на заказчиков компромат, за что и был убит вместе с женой.
