– А как же газировка?
– Ты хочешь задержаться здесь дольше необходимого?
На лице Дэниэла Буна рядом со мной играет «кто, я?» улыбка.
Я припускаюсь следом за Кэти, в который раз отмечая, сколь забавная у нее походка. В ней чувствуются дерзость, уличное воспитание и даже чуток гетто. Серьги в ушах звенят, накрученные кудри подпрыгивают, слишком тесные джинсы скрипят, акриловые ногти щелкают, кричащий ремень блестит, а беременные буфера качаются – прямо сейчас мне хочется аплодировать Кэти и всем неадекватным модницам до нее, что цепляются за ускользающую молодость, будто это поддельная сумочка от «Луи Виттон».
Кэти вручает мне бумажку с номером «22», написанным совсем-не-симпатичным почерком. Когда мы проходим мимо комнаты «11», на лбу выступает испарина. Я чувствую – и слышу, – как мое сердце бьется о соседние внутренности, посылая вибрации через грудную клетку, опорожнившийся живот, кожу, футболку с «Led Zeppelin», красную толстовку.
Номер «17» пролетает мимо размытым пятном. Боже, мы идем слишком быстро.
Оформление узкого коридора вполне согласуется с дизайном всего здания: масляные пейзажи, плюшевый ковролин, цветастые обои с кучей нелепых орл…
– Готова? – шепчет Кэти.
– Что?
Она указывает на дверь: комната «22». По ту сторону раздается глубокий чистый баритом человека, который уже прожил жизнь.
40. Обратный путь
6 сентября, полдень
Дорогая Изабель.
Я пишу тебе под влиянием сильнейших порывов. Под влиянием реальности и отчаяния. Пишу, чтобы учить и учиться. Пишу, чтобы освобождать и заполнять. Я пишу тебе, чтобы говорить, и пишу, чтобы слушать. Я пишу, чтобы рассказать гребаную правду, Из.
А потому…
Мне было шесть, когда тетя Изабель повесилась в нашем подвале.
Она гостила у нас. Помню, как за день до самоубийства, сидя в нашей гостиной, она предложила, чтобы я писала ей, когда она вернется в Бостон. Но тогда я была столь же импульсивна, как сейчас. Я решила, что не могу ждать так долго, потому уже на следующий день в своей комнате сочинила ей письмо… ни о чем. Просто письмо. А затем пошла искать тетю. Я обошла каждую комнату в доме и, наконец, как последнее и маловероятное, дернула дверь подвала. Знаешь, такую древнюю, тяжелую, которая скрипит, когда ее открываешь. Ты сама еще ребенок, потому должна представлять, как этот скрип меня испугал. Еще на ручке болтался большой латунный замок, но на памяти всех живущих в доме он всегда был сломан. (Я часто размышляла, как бы сложилась моя жизнь, если б замок починили. Или если б я перепугалась настолько, что не рискнула войти. Но он всегда был сломан, а я – отважна.) Я спустилась вниз по темной лестнице, всю дорогу выкрикивая имя тети Изабель. Разумеется, она не отозвалась.
И больше никогда не отзовется.
Я нашла ее повешенной… ноги болтались в сантиметре над полом. В сантиметре над жизнью. Позже я сложила кусочки воедино: тетя Изабель была больна, что-то с головой; она перестала принимать лекарства и по настоянию врача приехала к родным; она писала письма (о реальности и отчаянии, полагаю) своему доктору и в конце концов решила, что ее жизнь ни черта не стоит.
Нет сомнений, что наш отец винит себя как в самоубийстве сестры, так и в том потрясении, коему подверглась его дочь (я, не ты). Нет сомнений, что это чувство вины подпитывает его подозрения о моей собственной болезни, заставляя гадать, не мог ли он как-то спасти тетю Изабель, не мог ли он как-то помешать мне найти ее тело. Или не может ли он как-то не дать мне превратиться в тетю Изабель. Но я – не она. И никогда ею не была. Надеюсь, однажды папа прозреет.
Итак. Теперь об очевидном. Они назвали тебя в ее честь. Ага. Ха-ха-ха. Обхохочешься, да? А если без шуток, в чем логика? То есть не пойми меня неправильно, Изабель – отличное имя. Но, блин, нечестно приглашать человека в мир с такими паршивыми картами на руках.
Почему же они так поступили? Почему нарекли тебя в честь самой трагичной фигуры в нашей семье? Я скажу, но когда прочтешь это – вспомни, что мы с тобой поняли о Причинах. Они сложны. Порой просто немыслимы.
Ну ладно, хорошо, вот: я должна была стать Изабель.
(Бамс, скажи ведь?)
И тебе, наверное, интересно, что же произошло. Почему я не Изабель? Почему я Мэри Ирис Мэлоун? (В самом деле, почему?)
Все началось с обещания.
Еще до нашего с тобою рождения наша бабушка, Мэри Рэй Мэлоун, умерла от рака легких. На смертном одре (по крайней мере, так гласит история) она попросила папу и тетю Изабель сохранить имя ее матери (их бабушки – Изабель), если у кого-нибудь из них родится дочь.
Они согласились.
И тут появляется Ив Дарем (моя мама) – фейерверк с другой стороны Атлантики. Вскоре после свадьбы она сообщает Барри, что беременна, а Барри заявляет, мол, если родится девочка, то ее назовут Изабель, на что Ив отвечает, дескать, она ненавидит имя Изабель. Барри настаивает. Ив упирается. В итоге он сдается с единственным условием, что тогда они назовут дочь именем его матери – Мэри. Ив такая, лады, но пусть вторым именем будет цветок.
ЛИЦО БАРРИ МЭЛОУНА
(узнавшего о том, что жена жаждет окрестить их дочь гребаным цветком)
Вот так и появилась на свет я, Мэри Ирис Мэлоун, калейдоскопическая аномалия от начала и до конца.
Прозвище «Мим» родилось молниеносно. Папа лишь изредка называл меня Мэри, а потом и вовсе только случайно. Не могу его винить. Мое имя – мое существование – постоянно напоминало ему о нарушенном обещании.
И вот теперь твой выход, Изабель. Ты можешь исцелить папу. Через тебя он получит искупление. Выполнит обещание. Могу даже поиграть в прорицателя: папа всегда будет звать тебя исключительно Изабель. Никаких прозвищ.
Боже, я тебе завидую.
В общем…
Я сейчас с твоей мамой, возвращаюсь в Миссисипи. В Москитолэнд. Так я его называю. Язвительно, да, но как еще зарядить по шарам целому штату? Я выбрала издевку.
Правда в том, что в Миссисипи я не чувствую себя как дома. Пока что. До вчерашнего дня я полагала, что мой дом в Кливленде, с мамой, но господи, как же я ошибалась.
С Домом все сложно.
Еще сложнее, чем с Причинами.
Это не просто хранилище для твоих вещей и мыслей. Не просто адрес или даже здание, где ты выросла. Люди говорят, мол, дом там, где сердце, но я думаю, что дом и есть сердце. Не место, не время, а орган, качающий жизнь по моим венам. Может, в нем чуть больше москитов и мачех, чем я представляла, но это все равно мое сердце. Мой дом.
Настоящая калейдоскопическая Новая Пангея.
