– Позорище, даже не напомнили мне дышать воздухом, – говорит Бек, с полуулыбкой распахивая дверь.
Но это не его фирменная полуулыбка, милая и застенчивая. Эта другая. Тусклая. Напрочь лишенная сияния.
– Мим, – начинает Бек, но я резко обхватываю его руками, потому что не хочу слышать окончание этой фразы.
Они не пойдут внутрь, потому что это не их путь.
Это моя деревянная шкатулка.
Я обнимаю крепко, сильно, и Уолт оборачивается – даже он понимает, что в этом нет ничего романтичного или забавного. Мои губы всего в нескольких миллиметрах от уха Бека сами по себе шепчут знакомую строчку.
Он целует меня в щеку и отвечает так красиво и так просто:
– Нет, Мим. В абсолютном.
И я вспоминаю о тех днях, когда думала, что я не в порядке, и о тех днях, когда могла бы быть в порядке, если б Бек Ван Бюрен стоял рядом и напоминал мне об этом.
Он отступает на шаг и обнимает Уолта за плечи:
– Мы начнем заново, когда ты вернешься. Да же, Уолт?
– Эй, эй, я Уолт.
– Чертовски верно. – Бек подмигивает мне.
Образ на память: два моих лучших друга в обнимку, такие разные и такие похожие, яркие, сложные и живые, на правильных местах, будто квадратики в кубике Уолта. Я затягиваю рюкзак и думаю, будут ли у меня когда-нибудь еще такие друзья.
– Чертовски верно.
39. «Гора Возрождения»
Реабилитационный центр «Гора Возрождения» буквально оскорбляет взор беззастенчиво деревенскими мотивами. Я стою между маслобойкой и седлом для родео и думаю, что владельцам не помешало бы извиниться – передо мной, да, но не только. Еще перед всеми теми, кому не посчастливилось войти в эти адские двери.
На коврике под ногами плешивый орел парит над заснеженными горами. Он величественен, патриотичен и в первую очередь отвратителен. Фиолетовое солнце за горами садится на мои кроссовки цвета фуксии. В углу возвышается огромный бюст Дэниэла Буна,
[9] возглавляющий армию масляных картин, точно бригадный генерал: дикая рысь, фантастически прекрасный горизонт, птицы в естественной среде обитания – этот безупречно ровный строй ждет, когда мужественный генерал Бун протрубит атаку (буэ).
Нелепое превозношение.
Отыскав ближайшую дамскую комнату, я вбегаю внутрь и захлопываю за собой дверь. Но и тут не скрыться от неутомимых орлов. Они летят следом, хлопают крыльями, парят, кружат, ныряют, стремятся вырваться из плена вышитых обоев. Над унитазом висит ацтекский гобелен, добавляя… не знаю, наверное, бирюзовую изюминку в общий котел. На раковине ютится миниатюрный кактус в горшке, кривой и одинокий.
Я опускаюсь на колени, поднимаю крышку, склоняюсь и…
«Мама здесь. В этой мерзкой, безвкусной, орлистой дыре».
Изо рта вырывается…
«Одна».
…все полупереваренное содержимое желудка.
«Потерянная».
Боже, ну и вонь.
«Она здесь».
Порой, когда мне вот так плохо, я представляю, как сердце, желудок, печень, почки и селезенка – все внутренности Мэри Ирис Мэлоун – выливаются из меня как из шланга, оставляя лишь обвисшую кожаную оболочку, спущенный надувной матрац, мягкий манекен. А потом я перерождаюсь. Пробую с нуля. Начинаю, мать их, заново.
Я оседаю на резиновый коврик (с отвратительнейшим изображением ковбоев, индейцев, шестизарядных револьверов и бегущего стада буйволов) и пытаюсь перевести дух. Через минуту в дверь стучат.
– Мим? Ты как?
Я выпрямляюсь, отматываю длинный кусок бумажных полотенец и вытираю рот:
– Сейчас выйду!
Над унитазом табличка:
БУМАЖНЫЕ ПОЛОТЕНЦА
И СРЕДСТВА ЖЕНСКОЙ ГИГИЕНЫ
ВЫБРАСЫВАТЬ В ВЕДРО
НЕ СМЫВАТЬ
И словно костяшки домино, воспоминания падают одно на другое. Желтушная автобусная уборная падает на самого Карлового Карла, тот сбивает Арлин, сбивает мудрость старости, сбивает невинность юности, и они падают, падают, падают…
Глядя на блестящую кнопку на бачке, я улыбаюсь. Юная Мим, только недавно познавшая всю прелесть дружбы, нашедшая новых друзей, целую актерскую труппу спасителей.
Мама здесь, в этой вонючей дыре. Но теперь нет ни Карлов, ни Арлин, ни Бледных Китов, ни Каратэ-Пацанов, ни Невероятных Уолтов, ни Совершенных Беков Ван Бюренов, чтобы все исправить. Есть только Наша Героиня, и в который раз она сама по себе.
Над раковиной полощу рот и умываю лицо. Здесь нет зеркала, так что я смотрю на кактус.
Одинокий.
Кривой.
Мусорное ведро в дальнем углу – идеальная траектория. С точностью, сноровкой и непоколебимой решимостью я запускаю горшочек с кактусом через всю комнату прямиком туда, в яблочко. Затем вытираю руки о джинсы и навсегда покидаю ковбойско-дамскую комнату, аллилуйя!
Дальше по коридору Кэти разговаривает с парнем за стойкой регистрации. Он высокий, симпатичный, на несколько лет старше меня. Когда я подхожу, мачеха оборачивается:
– Ты в порядке?
Я киваю и улыбаюсь администратору, который вблизи утратил всю свою привлекательность. Как знаток прекрасных вин после лучших виноградников, я совершенно избалована красотой Бека Ван Бюрена.
– Ты, должно быть, Мим, – говорит парень, обнажая кривые зубы. – Как поживаешь?
– Сносно. Слушай, я чуток оросила вам дамскую комнату, так что там лучше побрызгать чем-нибудь сосновым. Или цветочным. В общем, любым освежителем. Но сильным. Таким, чтобы ух, понимаешь?
Он пялится на меня, с каждой секундой становясь все уродливее.
– Ты, прости… что сделала?
– Побулькала.
Он наклоняет голову.
– Пообщалась с белым другом? – продолжаю я. – Поела наоборот? Пофантанировала из жерла?
Теперь на меня пялятся оба.
– Господи, чувак, меня вырвало в вашей уборной. Теперь там вонь до небес.
Они все так же не отрывают от меня взглядов, но теперь с совершенно иными выражениями на лицах.
– А еще можно мне «Маунтин Дью»? – Я причмокиваю губами. – А то по ощущениям я будто смолы нажевалась или типа того.
Администратор косится на Кэти, мол, она это серьезно? Кэти отвечает одними глазами: «Убийственно». И тогда этот Совсем-не-Симпатяга уходит. Возможно, даже на поиски «Маунтин Дью».
– Идем, – зовет Кэти, шагая в коридор.
