– Пробка рассасывается, милая, – говорит женщина. – Или запрыгиваешь, или нет.
Я открываю пассажирскую дверь и сажусь:
– Спасибо.
– Не за что. – Женщина убирает ногу с тормоза, и мы медленно ползем вперед.
Проезжаем заброшенное белое здание справа. Ну ладно, грязно-белое. Настолько грязно-грязно-белое, насколько возможно.
– Едешь отмечать День труда?
Я ставлю рюкзак между ног:
– Вроде того.
– Как и все вокруг. – Женщина кивает на пробку перед нами. – Длинные выходные, народ выползает из всех щелей.
Я вежливо киваю. Ее сын на заднем сиденье хнычет и бормочет что-то о том, что смерть – отстой. Полагаю, речь о смерти в игре.
– Итак, – продолжает женщина, – откуда ты?
– Кливленд, – говорю, гадая, во сколько еще ответов мне обойдется эта поездка. Затем тянусь к карману за успокаивающим прикосновением к боевой раскраске.
– Чудесный город. Мы любим Кливленд, да, Чарльз?
Оно говорит еще что-то, но я не слушаю.
Я вообще ничего не делаю.
Помада исчезла.
– …и игра в индейцев на папин день рождения, да, Чарльз?
Потянувшись вниз, расстегиваю рюкзак – шкатулка, банка из-под кофе, бутылка с водой, футболки, носки… помады нет.
– Остановитесь, – бормочу я.
– Прости?
Где я видела ее в последний раз? Из автобуса выходила точно с ней. И когда та глупая девица предложила мне сигареты, цилиндр лежал в кармане. И когда я заснула… то держала его в руках.
– Пожалуйста, можете остановиться? Мне нужно выйти.
– Уверена?
«Пусть помада будет под мостом».
– Да-да, притормозите.
Навеки безымянная женщина сворачивает к обочине. Я хватаю рюкзак, выдавливаю полуискреннее «спасибо» и мчусь обратно к мосту.
«Прошу, пусть она будет там».
Из-за пробки мы успели отползти ярдов на сто, не больше. Под мост я прибегаю едва дыша и обыскиваю каждый миллиметр рядом с местом, где уснула. С учетом моего половинчатого зрения я проверяю все четырежды, но тщетно. Помады здесь нет. Пялюсь на землю, не в силах шевелиться, не в силах думать, просто… совсем без сил. И пока сознание смиряется с новой реальностью – что я явлюсь к маминой больничной койке без одной из основных Причин, – я вдруг вижу.
Не помаду.
Опустившись на колени, провожу пальцами по трещинам в асфальте: нос, хвост, лапы… такой специфический силуэт, мой Тротуарный Кролик.
«Любишь блестящие штуки? У меня там много блестяшек».
Я вижу фигуру на горизонте, каждый шаг решительный и резкий, как будто он куда-то опаздывает.
Я опускаю голову и стартую.
– Тебе нравятся «Кабсы»? – спрашивает Уолт.
Все попытки поднять тему утраченной помады срубаются на корню такими вот вопросами. Нравится ли мне желтый цвет? А колбаса? А динозавры? Это марафон предпочтений, и я медленно отчаиваюсь:
– Не знаю, Уолт. Конечно.
Спорт – это Штука, согласна, просто не моя. Футбол, баскетбол, соккер и да, хоккей – все кажется мне ерундой. Однако бейсбол мне приятен. Или по крайней мере понятен. Еще до «последних новостей» бейсбол был из того немногого, чем мы с мамой и папой наслаждались втроем. Думаю, нас притягивала особая атмосфера игры: индивидуальность каждого игрока и команды; сложные стратегии, основанные на том, кто подает, кто бьет и кто ловит; детали, дюймы, статистика. К тому же это расслабляет. Три часа в день на ухоженном поле – полагаю, моя семья идеализировала этот вид праздного отдыха, потому что в нашем доме с подобным мы редко сталкивались. У меня никогда не было любимой команды, но я достаточно разбираюсь в бейсболе и знаю, что «Кабс» – самая невезучая команда в профессиональной лиге. То есть история еще не знавала таких неудачников, как «Чикаго Кабс».
– Хочешь пойти на игру? – Лицо Уолта загорается восторгом. – Сначала поедим, а потом можем сходить на матч. Если получится достать билеты. – Он вскидывает указательный палец, будто озаренный гениальной идеей. – Нам нужны билеты. Билеты.
Время идет, пробка на шоссе рассасывается, и мимо нас теперь проносят лишь случайные машины по дороге к закату. Мы шагаем туда же по обочине… странная парочка.
– В общем, Уолт… я не злюсь и ничего такого, понимаешь? Если ты взял помаду. Мне просто нужно ее вернуть. Это важно.
– Блестящая помада?
Гляжу на Уолта искоса, гадая, понимает ли он, что выдал себя с потрохами.
– Да. На ней есть кое-что блестящее.
Он кивает:
– Не-а, у меня такой нет.
И стоит мне задуматься, что неплохо бы физически обыскать пацана, как он ныряет под ближайший поручень и исчезает в примыкающем к дороге лесу.
– Сюда, Мим!
Там, под мостом, вариант отправиться дальше без боевой раскраски был приемлемым. Но не теперь. От одной только мысли ехать дальше, когда я точно знаю, где она…
Розовое солнце вдали становится тускло-малиновым.
Вскоре оно совсем скроется. Я вздыхаю и сворачиваю к тенистому лесу.
– Все страньше и страньше, – шепчу.
И с дерзким темпераментом Алисы перебираюсь через поручень и следую за своим белым кроликом в чащу.
17. Фейерверки в мыслях
И под ногами шепот мертвых листьев, как будто знак – пора остановиться! То лес в тиши дарует мгле секреты – совсем не то, что шум шоссе и света.
«Чтоб тебя, Мэлоун, завязывай думать пятистопным ямбом!»
Вслед за Уолтом, диковинным путником, я шагаю в гору. Минут через двадцать земля начинает выравниваться. Еще через пять деревья редеют, и я вдруг понимаю гораздо больше о положении мальчишки.
Посреди расчищенной круглой поляны, будто пациент с эмфиземой, стоит потрепанная синяя палатка. Несчастный выцветший брезент перекошен, изодран и залатан. Рядом с мертвым кострищем из перевернутого молочного ящика торчит море сковородок и кастрюль. Мокрые футболки с рекламой кровельных компаний, церковных футбольных лиг и неизвестных рок-групп болтаются на тощих ветках по всему периметру поляны.
Ярдах в десяти благоухает неглубокая яма с испражнениями, пронизывая запахом всю округу. И даже не знаю, радует меня или пугает коробка туалетной бумаги рядом с ней.
«Никогда, – думаю я, натягивая ворот толстовки на нос, – даже через миллион лет. Буквально через миллион. Никогда к ней не приближусь».
